– Вот, мы собирались сказать… нам очень нравится то, что вы делаете.

– А что я делаю? – недоверчиво переспросил Белан.

– Ну, когда вы читаете в поезде по утрам, и вообще… Мы считаем, это очень хорошо, и нам от этого ужасно хорошо.

– Спасибо, вы очень любезны, но знаете, тут же ничего особенного нет, всего пара страничек, просто так.

– Ну да, именно, и мы с Жозеттой хотели вас кое о чем попросить, если вас не очень затруднит. О, конечно, если вы не сможете, мы поймем, но если бы вы согласились, мы были бы так рады! Нам бы это доставило такое удовольствие, и потом, у вас это не займет много времени, все будет, когда вы захотите, только когда вы сможете. Нам бы совсем не хотелось вас обременять…

Белан уже жалел о тех минутах, когда Моника ограничивалась потиранием рук.

– Простите, но что вы, собственно, имеете в виду, что именно вам доставит удовольствие?

– Ну, в общем, по правде говоря, мы бы хотели, чтобы вы иногда приезжали к нам почитать.

Конец фразы она произнесла почти неслышно, растворив его в глубоком вздохе. Белан невольно расплылся в улыбке, глядя на двух своих восьмидесятилетних фанаток, жаждущих заполучить его только для себя. Необычная просьба растрогала его, он забормотал было что-то в ответ:

– То есть…

– Да, кстати, – перебила его Моника, – чтобы вы знали, по четвергам не получится, у нас карты, но в любой другой день без проблем. Кроме воскресенья, конечно, по воскресеньям родственники.

– Погодите, но я всего лишь читаю кусочки текстов, отдельные страницы, никак между собой не связанные. Я не читаю книг.

– Ну да, мы знаем. Нас это не смущает, наоборот, так даже лучше! Не так нудно, и если текст неинтересный, то, по крайней мере, знаешь, что больше страницы он не займет. Мы с Жозеттой уже скоро год приходим по утрам слушать вас в поезде, в понедельник и в четверг. Рановато, конечно, но это не важно, хоть дома не засиживаемся. И потом, это базарные дни, так что мы убиваем двух зайцев.

* * *

Они были такие трогательные, эти две маленькие старушки в одинаковых бежевых пальто и одинаково глядящие ему в рот, что Белану вдруг захотелось уступить, вынести свои живые шкурки за пределы мрачного вагона, в который он садился каждое утро. “А где вы живете?” Его вопрос прозвучал для них как полное и окончательное согласие. Вне себя от радости, старушки запрыгали на месте и стали поздравлять друг друга. Пресловутая Моника уже совала в руку Белану свою визитку, а вторая шептала ей на ухо:

– Я же тебе говорила, он очень милый.

На карточке значилось имя и адрес на фоне цветов пастельных оттенков.

М-ль Моника и Жозетта Делакот,

93220 Ганьи, тупик Ля Бютт, 7 bis.

И аккуратно подчеркнуто шариковой ручкой. Наверно, Моника с Жозеттой сестры, подумал Белан. Тупик Ля Бютт, на холме. В добром получасе ходьбы от его дома.

– Мы уже все обсудили, если вы не против, мы вам оплатим такси туда и обратно. Вам будет удобнее, не так утомительно.

Судя по всему, эти сестрицы Делакот долго обдумывали свой план, прежде чем обратиться к Белану.

– Слушайте, я не против, я попробую, только мне бы не хотелось, чтобы вы это считали долгосрочным обязательством. Просто чтобы сразу ясность внести: я попытаюсь, но мне надо знать, что я могу прекратить в любой момент.

– А, ну мы с Жозеттой так и поняли, да, Жозетта? А в какой день вы могли бы прийти?

Во что еще его угораздило влипнуть? После работы Белан был слишком вымотан и вообще ни на что не способен.

– Я свободен только по субботам. И скорее по утрам, только не очень рано.

– Хорошо, в субботу удобно, только в десять тридцать, потому что в половине двенадцатого у нас ланч.

Они условились на следующую субботу, на 10.30, и как раз подошел поезд. Усевшись на свое сиденье, Белан достал первую сегодняшнюю живую шкурку, старинный рецепт овощного супа, и стал читать его под восхищенными взорами сестер Делакот: они устроились в ближайших креслах, чтобы без помех упиваться его словами.

За неделю Белан вымотался вконец. Приближался парижский Книжный салон, и поток грузовиков с каждым днем возрастал. Сентябрь – начало нового литературного сезона, время хороших продаж, – был давно позади. Теперь книжные магазины освобождали место, расчищали полки от неликвида. Новые поступления подталкивали старые книги на выход, и лезвие бульдозера облегчало им задачу. С утра до вечера они снова и снова разгребали чертову гору, раз за разом выраставшую на заводском полу. Чаны заполнялись каждые двадцать минут. У них даже не было времени отключить “Церстор”, чтобы их заменить.

– Нечего канителиться, – рявкнул Ковальски в начале недели. – Будем тормозить – целые грузовики этой хрени потеряем.

Поэтому теперь они меняли баки, шлепая по грязи и безропотно вдыхая тошнотворные газы, которые Тварь пускала из задницы прямо им в нос. А когда наконец звонок возвещал конец смены, Белану приходилось еще и терпеть вопли Ковальски, гордо оглашавшего со своей вышки дневной тоннаж. Толстяку важно было одно – кривая производительности, невинная красная линия с тоннами на абсциссе и евро на ординате, кровавой раной разрезавшая 19-дюймовый монитор на его письменном столе.

* * *

Выходные распахнулись перед ним, как бухта, где можно сбросить накопившуюся за неделю усталость. Моника и Жозетта Делакот ждали его. Такси, заказанное пятнадцать минут назад, вынырнуло в начале проспекта и причалило к его ногам. Белан уместился в кабину и назвал шоферу адрес; тот властным поворотом руля влился в плотный субботний поток машин. Не прошло и десяти минут, как машина свернула на широкую гравийную аллею. Въезжая в ворота, Белан успел прочитать золотые буквы надписи, тянущейся по блестящей красной табличке. “Особняк Глицинии”. На память тут же пришли три подчеркнутых слова на визитке сестер Делакот. При виде внушительного здания, высившегося среди парка, Белан даже икнул от удивления: после разговора с сестрами он ожидал увидеть скромный пригородный домик. Пока такси преодолевало последние метры, он вспоминал слова пожилой дамы. “В половине двенадцатого у нас ланч”, “По четвергам не получится, у нас карты”, “Кроме воскресенья, конечно, по воскресеньям родственники”. Вся странность этих слов улетучилась без следа при виде множества движущихся силуэтов в окнах. Он понял: “мы”, звучавшее у нее в каждой фразе, отнюдь не ограничивалось самими сестрами. Скрип гравия под колесами такси стихал за его спиной. Когда он неуверенно двинулся к особняку, навстречу засеменила Моника, а за ней, словно тень, Жозетта. Накрашенные и разодетые, как на первый бал. “Мы боялись, что вы в последний момент передумаете и не приедете! Знаете, всем так интересно, все так хотят вас видеть!”

Белан сглотнул застрявший в горле комок страха. И сколько их там, “всех”? Он с ужасом представил себе партер, полный фиалковых шевелюр. И на миг пожалел, что не остался лежать под одеялом, глядя, как Руже де Лиль играет с пузырьками.