земле, как это делали другие. Даже бороду себе не драл в запале, когда спорил со всякими фарисеями, а ведь они способны камень из себя вывести. Нет, он просто говорил, пару раз даже я слышал краем уха, хоть специально и не прислушивался. Складно у него получалось, будто кирпичик к кирпичику. Захочешь, так не забудешь потом. Понятно, за что его римляне так невзлюбили. Та еще заноза в пятке, от которой надо поскорее избавиться, пока нога цела. Вот они и избавились — привычно, по-своему, по-римски. Я слыхал, этому… — Вечный Жид покривился, и Бриан про себя отметил, что старик старательно избегает произносить имя, — предлагали полное прощение, если он признает божественность цезаря императора. Подумаешь, тоже мне, проблема! Вон, Ионафан, пока был жив, на каждом углу кричал о том, как божественный свет осиял лик императора, и как лично он, Ионафан сын Ицхака, любит римлян. Даже дрался из-за этого не раз, когда его называли «римской подстилкой». Что, отметим, совершенно не мешало ему ночью этих горячо любимых римлян резать сикой, как скот. И проповедник тоже бы не переломился, если бы признал божественность. Но он был не таков…

Агасфер, старый бродяга с молодыми глазами, снова замолчал. Он отхлебнул из кружки и посмотрел на Бриана.

— Таки немного терпения, юноша, и скоро моя история подойдет к концу. В тот самый день я вышел из дома, чтобы починить пару прохудившихся бурдюков. Кожи, чтобы поставить заплатку, не нашлось, и я пошел к знакомому дубильщику. А когда возвращался и уже открывал калитку – увидел весь этот бардак. Ну, про это только ленивый не писал или не снимал кино. Мел Гибсон, например, постарался от души, за обедом лучше не смотреть. Хотя на самом деле все было не так уж страшно. Да, отделали его от души, солдатам только прикажи, им два раза повторять не надо. Скучно, жарко, а тут какое-никакое, а все-таки развлечение. Но особо никто не усердствовал, потому что дисциплина у римлян была что надо. Сказано, что свой столб приговоренный должен тащить сам — значит, будет тащить, и точка. А чтобы тащил своими ногами, нужно, чтобы ходить он мог нормально, не падая через каждые два шага. 

У самого моего дома, ни раньше, ни позже, проповедник запнулся и со всего маху приложился об камни, только бревно сбрякало. Кое-как поднялся и попросил пить. Весь этот шалман сопровождался несколькими контуберниями легионеров и центурионом, который был злой, как собака. Очень хорошо его понимаю — оторвали от игры в «дуодецим скрипту» или просто в кости, на улице адово пекло, пылища, толпа каких-то бородатых чужаков, орущих на своем варварском наречии, смутьян, которого надо скорее казнить… А тут еще и заминка на пути. В общем, когда этот… поднялся и попросил воды, центурион заорал на первого попавшегося ему под руку еврея. То есть, конечно же, на меня. «Чего рот раззявил? Тащи воду, дубина!» — по латыни это звучало даже красиво. Я спорить не стал и пошел за водой. Набрал полную кружку и побежал обратно, стараясь не расплескать. Вылетел на улицу, да так неудачно, что снова сбил с ног преступника, который только-только приладил бревно на плечо. 

Бриан изумленно молчал.

— Вот и все! — яростно выкрикнул Картафил. — Случайно сбил с ног! Вода, конечно, тоже пролилась, и за это я получил от центуриона палкой. Потом придумали — мол, я отказался дать передохнуть. Какое там «передохнуть»?! Кто я такой, чтобы решать, когда осужденный преступник, которого ведут на казнь, может передохнуть? Я просто сбил его с ног…

— Он что-то сказал? – поинтересовался Бриан, машинально протирая полотенцем стакан.

— Ничего, — уже спокойно ответил старик. — Просто встал и пошел дальше. Тут еще случилась заминка, потому что кто-то из солдат уронил копье, у кого-то порвалась завязка на калиге — короче, контубернии превратились в стадо, и я точно знал, кто тому виной. Да, кстати, именно тогда я услышал, как центурион орет на солдата, называя его «мануанус инферналис» и прочими непотребными словами. И тут я понял, как назову тварь, которая мне докучает.

Он вновь невесело усмехнулся и потряс опустевшей кружкой, перевернув ее вверх дном. 

— Ну, а потом все, наверно, было так, как об этом пишут в книгах. Я-то при казни не присутствовал, чего там такого особенного? И вот уже годы, десятилетия, столетия — а меня мотает, как осенний листок, по всему свету. Но это неинтересно. Вам, наверно, куда более интересно узнать, как я оказался именно в вашем заведении, да еще закрытом на засов?

— Если честно, да, — признался Бриан. — Как-то это, знаете ли, немного неожиданно.

— Да я и сам не представляю, как здесь оказался. Иногда так получается, и это совершенно никак не связано с моими желаниями, уж поверьте. Кстати, а год сейчас какой?

— Что? — молодой человек снова изумился, но тут же пришел в себя. — А… Ну это… тысяча девятьсот шестьдесят третий.

— И вновь не скажу, что сильно удивлен, — ухмылка на старческом лице показалась Бриану особенно неприятной, — начало космической эры человечества, ха-ха. Что ж, юноша, спасибо за терпение, особенно удивительное в вашем возрасте, поскольку не каждый согласился бы потратить время на бредни случайного гостя. А теперь, с вашего позволения…

Бродяга поднялся со стула, разогнулся, со стоном держась руками за поясницу.

— Чертов ревматизм… Помяните мое слово, мой юный друг — погода поменяется в ближайшее время.

— Это же Уэльс, — мрачно отозвался молодой человек, — здесь вы этим никого не удивите.

Ян Родуин подошел к двери паба. Дверной засов со скрежетом проехался по скобам. Стоя на пороге, старик внезапно обернулся — его острый, длинный нос и худой профиль напомнил Бриану какую-то хищную птицу.

— А вы весьма доверчивы, юноша, — каркнул он со смешком. — Что если я не тот, за кого себя выдаю? Времена нынче не те, что в первом веке, конечно, но все же, все же… Не стоит доверять незнакомцам.

Он сунул руку куда-то в лохмотья, и на свету тускло блеснуло остро отточенное лезвие древней, но ухоженной сики.

— Времена — это да, — безмятежно согласился Бриан. Он поднялся и вытащил руки из-под стойки. В лицо Картафилу равнодушно глянули два черных дула дробовика. Повисла короткая тишина.

— Квиты, — рассмеялся Вечный Жид, взглянув теперь с уважением, и сика вновь канула в лохмотья. Бродяга