пятачок.

— Ты, видно, не знаешь, с кем разговариваешь. Да будет тебе известно: я — Боб Бобыч. Понятно? Не плотник, не печник и не каменщик…

Он вынул из кармана свой неизменный, похожий на простыню, клетчатый платок и так громоподобно сморкнулся, что у Перчика лопата выпала из рук.

Погладив ладонью круглую, сверкающую на солнце лысину, Боб Бобыч снова заговорил тем же властным голосом:

— Тебе, как новичку, я прощаю эту дерзость. Но в последний раз. Сегодня же познакомься с моим приказом номер две тысячи сорок два. Там отмечены все мои чины и заслуги. Заруби себе на носу: я — это я. И прошу не смешивать меня с кем-нибудь другим.

Перчик усмехнулся и с деланной почтительностью спросил:

— Позвольте вам задать один вопрос? Кто сказал, что вы не простой, обыкновенный Боб, а важная персона?

— Я сам знаю! Я сам говорю! Могу, например, сказать, что ты — дерзкий и наглый задира! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Вслед за ним засмеялась Бобиха, захихикали бобята.

Когда они вдоволь насмеялись, Перчик, лукаво подмигнув стоящим вокруг приятелям, смиренно спросил Боба:

— А можете ли вы всю эту глину превратить в кирпичи, а из кирпичей построить дом?

— Могу, — гордо ответил Боб Бобыч.

Он не спеша положил на землю портфель и трость. Упёр кулаки в бока. Надул щёки так, что они стали походить на воздушные шары, и закричал:

— Ну-ка! Все живо! Беритесь за дело! Хватайте, мните, мажьте.

— Значит, хватать? — переспросил Перчик.

— Хватайте, — подтвердил Боб Бобыч.

— Мять?

— Мните.

— Мазать?

— Мажьте.

— Ну что ж. Для нас ваши слова — закон. Берись, ребята. Раз, два, три!

Все подбежали к Боб Бобычу. Схватили его, повалили на землю и принялись мять. А Перчик напевал:

Мните, мните, не зевайте,

Посильнее разминайте,

Чтобы стал помягче Боб,

Подобрел немного чтоб.

Чтоб он гнулся, не ломался,

Чтоб работы не боялся.

— Пустите меня, негодяи! — кричал Боб Бобыч. — Что вы делаете! Как смеете. Я вас…

Но его никто не слушал. Как следует намяв ему бока, все принялись мазать его глиной. А Перчик снова запел:

Мажьте гуще, мажьте вязче,

О других чтоб думал чаще,

Чтоб от лени не рассохся,

От безделья не задохся,

Чтоб не лопнул ото сна —

Смазка крепкая нужна.

Боб Бобыч брыкался, отмахивался руками и ногами. По-щенячьи визжал. Угрожал Перчику расправой.

Но Перчик не обращал на это никакого внимания. Только допев песенку до конца, он сказал:

— Теперь положите его на землю и отойдите в сторону.

Все так и сделали.

Боб Бобыч кряхтел, стонал и плевался.

— Надеюсь, вы убедились в нашем послушании? — шутливо поклонился Перчик лежащему Бобу. — Мы сделали всё, что вы приказали. Схватили, помяли и намазали. Есть ли другие указания?

Боб Бобыч молчал, опасливо поглядывая на улыбавшихся друзей Перчика. Потом он тихонько приподнялся с земли и, схватив портфель и трость, кинулся со всех ног наутёк. За ним семенила Бобиха, улепётывали бобята. А вслед им хохотали и свистели плотники, каменщики, маляры.

Вот так пополнение!

Рано начинался трудовой день у Кукурузинки и её друзей. Солнце ещё только поднялось над землёй, а на бугре уже кипела работа. Слышались весёлые голоса, смех, песня.

Вдруг стало тихо-тихо. Все повернулись в одну сторону и замерли в изумлении.

Посередине дороги, переваливаясь с боку на бок, медленно вышагивала пузатая Тыква.

Она вела на цепи огромного Скорпиона. Тот щёлкал клешнями, угрожающе размахивал ядовитым хвостом. Хвост у Скорпиона длинный, загнутый крючком. А на конце крючка жало. В нём спрятан смертоносный яд.

Следом за Тыквой двигался обоз с её добром. К каждой телеге было привязано ещё по одному Скорпиону. Они царапали клешнями землю, норовя ужалить прохожих.

Позади обоза выступал муж Тыквы — Жан Баклажан. Он тоже был толстый, но высокий, в длинном тёмно-синем кафтане нараспашку. Жан дремал на ходу и шаркал по земле сапогами, поднимая клубы коричневой пыли.

— Вот так пополнение! — сказал Перчик, сдвигая на макушку красный колпак, и направился было к Тыкве.

Но та, увидев его, завопила:

— Стой! Ни с места! Дубиной угощу. Скорпиона спущу. Не шевелись!

Скорпионы, заслышав голос хозяйки, как будто взбесились. Они защёлкали клешнями, зашипели и нацелили ядовитые хвосты прямо на Перчика. А Тыква пуще прежнего махала руками и кричала:

— Не шевелись! Не подходи! Не тронь!

— Кто она? — удивлённо спросила Кукурузинка.

Послышались дребезжанье счётов и надтреснутый голос Репь Репьёвича:

— Шестью шесть — тридцать шесть. В каждом доме мусор есть. В каждом поле есть сорняк. Может, скажете, не так?

— Значит, она — сорняк? — повернулась Кукурузинка к Репь Репьёвичу. — Почему?

— У неё жаднющий глаз — это раз. Очень лживые слова — это два. Всех обманет, всё продаст — недовесит, недодаст…

Пока новосёлы обсуждали это событие, Жан разгрузил имущество. Тыква сидела на камне, наблюдала за Жаном и поминутно вздыхала:

— Охо-хо-хо! Oхo-xo-xo!

Тут перед ней появился Навозный Жук. Он был большой и грязный. Скорпионы накинулись было на Навозного Жука, да Тыква их отогнала.

— Отползи подальше, — сказала она Навозному Жуку. — От тебя плохо пахнет. Зачем ты приполз?

— Тебе на новом месте нужен дом…

— И сад, — добавила Тыква.

— Вот видишь, и сад…

— И рынок, — снова вставила Тыква.

— Всё ясно, — захихикал Навозный Жук. — Ты же торговка, а торговки без рынка не живут. Значит, тебе нужны дом, сад и рынок. А нам денежки. Знаешь нашу песенку?

Мы, навозные жуки,

Очень любим пятаки.

Мы бесплатно не чихнём,

Не вздохнём и не шагнём.

Вот и ты за каждый шаг

Будешь нам платить пятак.

— Где же я наберусь пятаков? — забеспокоилась Тыква.

— Ну и сиди на своём добре, — сказал Навозный Жук. — Сама ты не будешь работать: толста и ленива. Жан тоже ничего не сделает: