роскошным смешением летнего цветения и пестрой, декоративной листвы, расточительной тратой дождей и плодородия…

Ему требовалась передышка, пауза хотя бы в несколько дней, однако встреча была уже назначена. И ему пришлось встретиться с Софией Мендес на второй день после возвращения из Африки, в ресторане кампуса, где подавали турецкий кофе, являвшийся для нее жизненно необходимым и часто употребляемым топливом. На следующее утро Эмилио пораньше явился в кофейню и сел подальше от входа, так чтобы видеть дверь, безмолвно впитывая окружавшие его волны смеха и остроумных и пустых разговоров, заново привыкая к английскому языку. Даже если бы ему не пришлось провести предыдущие три года в полевой обстановке, а перед этим более десяти лет в иезуитской школе, он все равно чувствовал бы себя чужаком в обществе этих студентов – молодых людей в броских и ярких, сложным образом плиссированных куртках, подчеркивавших ширину плеч и зауженных в талии, восхитительных молодых женщин, наделенных осиными талиями, облаченных в платья из переливчатых тканей цвета лепестков пиона и мороженого. Он был заворожен совершенством ухода за внешностью и внимания к деталям: укладкой волос, изяществом обуви, идеальным подбором косметики… Невольно вспомнились неглубокие могилы Судана, и он подавил гнев, понимая, что источником его отчасти является утомление. София Мендес вступила в этот сад рукотворных радостей земных и в его собственное жесткое неприятие этой роскоши вполне осмысленно и целенаправленно. Заметив ее, каким-то образом осознав, что это именно та женщина, которую он ждет, Эмилио вспомнил слова мадридской учительницы танцев о том, каким образом должна держаться идеальная испанская танцовщица.

– Голова вверх, княжеская поза. Спина прямая, руки suavamente articuladas[8]. Груди, – продолжила она чуть неуместно, отчего он рассмеялся, – как бычьи рога, но suave, no rígido[9].

Мендес держалась настолько хорошо, что, поднявшись ей навстечу, он удивился, что ростом она оказалась чуть выше пяти футов. Волосы гладко зачесаны на традиционный манер, красная блузка и черная юбка. Трудно было представить больший контраст с окружавшими их студентками.

Приподняв брови, она коротко пожала его руку и оглянулась на толпу, сквозь которую только что прошла.

– Милы… прямо полная ваза срезанных цветов, – аккуратно и холодно определила София.

И тут юношеский пыл и девичьи чары разом обрели в его глазах какой-то временный характер. Эмилио вдруг увидел, кого из этой молодежи ждет уродливая старость, кто из них уже скоро расплывется и кто скоро расстанется с юношеской блажью и мечтаниями о славе. И Эмилио изумился точности, с которой этот образ соответствовал его настроению, да, наверное, и ее собственному.

И все. Месяц за месяцем никаких разговоров на общие темы. Они встречались три раза в неделю для собеседования, которое скорее напоминало Сандосу безжалостный допрос. Скоро выяснилось, что он в состоянии выдержать всего девяносто минут подобного разговора за раз; такой сеанс выматывал его полностью до конца дня, так что ему сложно было сконцентрироваться на элементарном курсе латыни и семинарах для выпускников, которые он должен был проводить во время своего пребывания в университете. София никогда не здоровалась и не предлагала поболтать. Войдя в кабинку, она сразу же открывала блокнот и начинала расспрашивать его о способах, которыми он овладевал языками, о тех хитростях, которые изобретал, о привычках, которые у него появлялись, о методах, которые он вырабатывал почти инстинктивно, и, конечно же, о более формальных и академических техниках, которые он использовал при овладении языком почти непроизвольно. Когда он пробовал несколько оживить сеансы шутками, отступлениями, анекдотами, София без всякого интереса взирала на него, пока он не сдавался и не возвращался к теме.

Любезности вызывали открытую враждебность. Однажды, в самом начале собеседований, он поднялся, как только она села, и ответил на ее первый деловой вопрос изящным и ироничным поклоном в стиле Сизара Ромеро:[10] «Доброе утро, сеньорита Мендес. Как поживаете? Как вам сегодняшняя погода? Не хотите ли печенья к своему кофе?»

София смотрела на него сузившимися непроницаемыми глазами, пока он, стоя, ожидал от нее живого… что там, простого вежливого приветствия.

– Испанский идальго при всем его благородстве не имеет никакого отношения к нашим собеседованиям, – невозмутимо отозвалась она, помолчала мгновение, а потом взгляд ее вернулся к блокноту. – Вернемся к нашим занятиям, хорошо?

Ему не потребовалось много времени для того, чтобы изгнать из своей головы юнгианское восприятие своей партнерши как идеального архетипа испанской женщины. К концу месяца он уже начал воспринимать свою собеседницу как реальную личность. Английский язык не был для нее родным, Сандос не сомневался в этом. Грамматически она говорила безупречно, зубные согласные были чуть глуховаты, а свистящие несколько затянуты. Невзирая на имя и внешность, акцент ее не был испанским. Или греческим. Или французским. Или итальянским… любым из тех, которые он мог бы определить. Нежелание уклоняться от темы он объяснил тем, что ей платят за конкретный проект: чем быстрее она будет работать, тем больше получит. Предположение это как будто бы подтвердилось однажды, когда она отчитала его за опоздание.

– Доктор Сандос, – сказала София. Она никогда не называла его отцом, патером или падре. – Ваше начальство платит мне огромные деньги за этот анализ. Некрасиво попусту тратить их средства и мое время.

Единственный раз она сказала что-то о себе в конце сеанса, смутив его настолько, что этот обмен репликами даже приснился ему однажды, уколов нелепостью воспоминания.

– Иногда я начинаю с песен, – сказал он, наклоняясь к ней над столом, не думая о том впечатлении, которое произведут эти слова. – Они предоставляют мне нечто вроде скелета грамматики. Песни желания в будущем времени, песни сожаления о прошлом в прошедшем времени, песни любви в настоящем.

Осознав свою фразу, он покраснел, чем сделал ситуацию еще хуже, однако она не обратила внимания на двусмысленность… словно бы не заметила даже саму возможность. И под впечатлением совпадения, чуть приоткрыв рот, посмотрела в окно кафе.

– Интересно, – заметила она таким тоном, будто все, что услышала от него доселе, ни малейшего интереса не представляло, и задумчиво продолжила: – Я делаю то же самое. А вы заметили, что колыбельные часто устроены в командном тоне?

И мгновение миновало, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.

* * *

ЕСЛИ СЕАНСЫ ОБЩЕНИЯ с Мендес изматывали и отчасти повергали в депрессию, утешение он находил в изучавшей латынь необычной студентке. Энн Эдвардс, возраст под 60, густые седые волосы заплетены в аккуратную французскую косу, невысокая, быстрая и интеллектуально бесстрашная, очаровательный звонкий смех которой часто звучал в аудитории.

В конце второй недели курса Энн дождалась того момента, когда остальные студенты покинули аудиторию. Эмилио, собиравший свои бумаги со стола, вопросительно посмотрел на нее.

– А вас ночами выпускают из келий? – спросила она. – Или таким душкам, как вы, назначен комендантский час до старости лет?

Стряхнув в воздухе пепел с воображаемой сигары, он шевельнул бровями:

– Что это у вас на уме?

– Ну, я уже было собралась предложить вам порвать с обетами и предложить на уик-энд слетать в Мехико, чтобы предаться там любовным излишествам, но вовремя вспомнила, что у меня есть домашнее задание, – последнюю пару слов она произнесла нараспев, – поскольку один щукин сын, такой латинский профессоришка, стремится как можно скорее преподать нам аблятив, так что, с моей смиренной точки зрения, вы вполне можете прийти ко мне на обед в пятницу вечером.

Откинувшись на спинку кресла, он рассматривал ее, не скрывая восхищения.

– Мадам, – произнес Сандос, – разве можно ответить отказом на подобное приглашение? – И, наклонившись вперед, спросил: – Кстати, а ваш муж будет дома?

– Естественно, черт побери, но он человек чрезвычайно либеральный и толерантный, – заверила его Энн и, ухмыльнувшись, добавила: – А кроме того, он рано засыпает.

* * *

ДОМ ЭДВАРДСОВ представлял собой квадратное, вполне рациональное на взгляд сооружение, окруженное садом, в котором, к восхищению Эмилио, цветы чередовались с помидорами, вьющимися тыквами, латуком, перцами и грядками с морковью. Стащив с рук садовые перчатки, Джордж Эдвардс приветствовал его перед домом и пригласил войти внутрь. Хорошее лицо, отметил Эмилио, приветливое и веселое. Наверное, ровесник Энн, тоже