люди. Кто с секирой, кто с тяжёлым копьём, кто с мечом… окровавленным… Игнешке стало дурно. Но чересчур долго переживать чужую беду ей не позволили. Первый же вошедший крепко ухватил её за шею и сильно прижал к полу. А второй… она почувствовала, как второй стал задирать ей на спину, одну за другой, все четыре юбки, включая нижнюю[1]…

— Помилосердствуйте, господа! — взывал старик Путята, стоя на коленях, — Помилосердствуйте! Во имя Господа нашего!

— Сейчас! — пообещал один из вошедших, развязывая верёвочку на штанах, — Сейчас помилосердствуем! И не по одному разу!

И весёлый гогот окружающих…

А потом началось истязание. Насилие. И над Игнешкой, и над Ирмой. В равной степени. С бесконечным хороводом смены насильников. Напрасно молил Путята о милосердии. Захватчики не слышали мольбы. Или нет, слышали, но…

— Ты меня раздражаешь! — заявил один из насильников, — Ты раздражаешь меня, бормоча молитвы! Я придумал! Пой!

— Что?! — обомлел старый Путята.

— Пой… что-нибудь весёлое! «Как девка шла муку молоть» или «Как солдат монашку встретил»!

— Но это же… — заикнулся Путята.

— Ну?! — шеи старика коснулся тяжёлый, до бритвенной остроты отточенный кинжал.

И старик запел. Хрипло, обречённо, он выводил разнузданную песню с похабным содержанием. Под общий одобрительный хохот. Но это тоже продолжалось недолго.

— Надоел ты мне — зевнул тот самый, из насильников.

И страшно ударил сапогом старика в бок. А потом Путяте связали руки за спиной, потащили, связанного, вниз и бросили в люк погреба, из которого уже успели вытащить всё ценное. Как позже выяснилось, Путята не умер. Он только сломал два ребра и правую руку, на которую упал. Ну, что сказать? Повезло…

Про само насилие мать Люция сказала, что сперва было больно. Потом невыносимо больно, настолько, что она не могла удержаться от стона. И это только раззадорило насильников. Потом она почувствовала, как по ногам стекает кровь. Потом она потеряла сознание. Что нисколько не остановило захватчиков. Потом она на короткое время пришла в себя и увидела рядом сомлевшую от насилия Ирму. Которую продолжали насиловать. И опять сознание угасло. И так несколько раз.

Более-менее она пришла в себя ночью. Как позже выяснилось, бургомистр не зря забирал своих слуг с городских стен. А для того, чтобы выкатить на улицы бочки с вином. И расставить их вдоль всей улицы. Нападающие ближе к ночи перепились вусмерть. Все. Кроме специально назначенных караулов. Игнешке ужасно хотелось пить, но не было сил даже пошевелиться. И всё же, то, что насильники валялись вокруг пьяные, а не делали свои гнусности, это было манной небесной. Из последних сил она поползла на четвереньках по ступенькам вниз, во двор, к колодцу. И каждое движение полосовало истерзанное тело жуткой болью. А во дворе она увидела, что ни коровы, ни поросят, ни куриц у них уже не осталось. Даже собака валялась разрубленная пополам. Впрочем, не это привлекло внимание Игнешки. А то, что деревянная миска собаки оказалась наполовину полна водой! Постанывая, Игнешка подползла к миске и жадно выхлебала всё, что осталось. И только потом почувствовала прилив сил. Настолько, что она рискнула встать и кое-как дотащиться до колодца. И даже, поднять из него ведро воды.

Оказалось, это счастье, что ведро было деревянным, на верёвке. В тех дворах, где ведро было на железной цепи, там захватчики цепь стащили. Железо, оно денег стоит!

Из последних сил вытащила Игнешка ведро и поставила на край колодца. И припала к нему всей своей сущностью. И хлебала, хлебала… Никогда в жизни столько не выхлебала, как в тот раз! Потом утёрлась, подумала, и поняла, что ведро воды ей наверх не упереть. Даже, если воды будет налито едва на четверть. Ещё подумала и решилась. Остатки воды налила всё в ту же собачью миску и потащилась наверх. К свекровушке Ирме. Осторожно переставляя миску со ступеньки на ступеньку. По собственным кровавым каплям, оставленным на полу, когда уползала.

Свекровушка всё ещё валялась без памяти. Игнешка слегка обмакнула кончики пальцев в драгоценную влагу из миски и побрызгала на лицо Ирме, приводя её в чувство. И, с затаённой гордостью увидела, как жадно та начала хлебать воду, едва придя в себя.

Они не сказали друг другу ни слова. Так и валялись на полу, молча. Отлично понимая, что будет с рассветом. И не ошиблись. Это был день невыносимых мучений.

— Я поняла тогда, — говорила нам мать Люция, не замечая льющихся из глаз слёз, — Я поняла две вещи. Я узнала, что такое ад, с вечной болью и скрежетом зубовным. И я узнала, что такое мужчины. Это звери! Это звери, которым нужно только пожрать, выпить и подраться! А когда они не жрут, не пьют и не дерутся, тогда они… — у матери Люции перехватило горло, и она смогла только полузадушено просипеть, — всё, что шевелится!..

Чтобы вам было понятнее, давайте немного посчитаем. Город был не велик и не мал. Примерно полторы тысячи душ. Считаем, что треть было мужчин, треть женщин и треть — старики и дети. А наёмников, осадивших город, около шести-семи тысяч. Сколько насильников придётся на одну женщину? Посчитали? А теперь забудьте ваши подсчёты! Потому что насильники не сидели на одном месте, а бродили из дома в дом, возбуждаясь от обилия обнажённой «добычи» и собственной безнаказанности! Эти люди провели в походах не меньше месяца, не видя женского тела, и отлично знали, что после того, как покинут город, ещё месяц, как минимум, его не увидят. Вот и старались удовлетворить свою животную страсть всеми силами.

Счастье, великое счастье, что бургомистр не пожалел вина! Десятки пузатых бочек маняще стояли вдоль улицы. А мужчины, распалённые похотью, не соизмеряли своих сил в бражничестве. Чуть не половина насильников валялись по улице пьяными. Да и у остальных силы были изрядно подкошены. И это единственная причина, почему Игнешка с Ирмой вообще выжили. Однако, терпеть пытку уже не было никаких сил. И обе женщины валялись в спасительном беспамятстве. Что нисколько не уменьшило количество желающих этой беспамятностью воспользоваться.

Им повезло ещё раз. Один из разведывательных отрядов наткнулся на разъезд крестоносцев. И предводитель наёмников откровенно струхнул. А вдруг это подмога, на которую так уповал бургомистр, что не открыл городских ворот? Лезть в потасовку с крестоносцами?! Себе дороже! И уже на исходе второго дня по городу запели военные трубы, пробуждая пьяных и созывая всех остальных. Захватчики в спешном порядке строились в колонны и покидали город. Оставляя после себя запустение, разруху, кровь и ужас. Из полутора тысяч населения в живых остались считанные десятки.