свежей типографской краской издание. И как любому родителю, мне очень… Очень больно пережить гибель своего малыша.

Однако сегодня, похоже, придется. Вздыхаю. Откладываю в сторону бутерброд. Зачем то оглядываюсь на висящую на стене безвкусную картину изображающую крестный ход на красной площади (ненавижу этого художника, давно бы выкинул да жене нравиться). Распятый посреди обезличенной толпы Христос укоризненно склоняет голову в мою сторону. Ну в конце-то в концов.

Тычу курсором в меню, выбирая позицию "Создать". Старое окошко безжалостно отправляется в мусорную корзину. Достаю из черной с золотым пачки белую сигарету с зеленым ободком. По комнате сразу расползается резкий мятный запах с тонким привкусом хорошего табака.

А вот теперь надо сесть и подумать. Старую идею я изничтожил. Идея померла — да здравствует Идея.

Глава 4

В прихожей загремел отпираемый замок. Хлопнула дверь. Надя не снимая одежды, прошла сразу в комнату. Остановилась у меня за спиной, молча наблюдая за моей работой.

— Надя. Извини. — я не стал поворачиваться к ней. Извиняться, не глядя в глаза проще.

— За что? — тон у моей супруги теплей абсолютного нуля пожалуй лишь на пару градусов.

— За пьянку.

Надя молчит. Мне слышно ее отрывистое дыхание — похоже лифт опять не работает.

Потом на мои плечи ложатся мягкие ладони. Пахнущие ландышем каштановые волосы нежно щекочут щеку.

— Прощаю. — Теплые губы касаются щеки. — Отошел хоть немного?

— Угу. — Я оборачиваюсь, отвечая на поцелуй. — Даже вот поработать немного смог.

— А повод то хоть был? — Надя уходит в коридор, снимая по пути плащ.

Я колеблюсь между желанием все рассказать и соврать. Решаю соврать.

— Да в гости к Захару забежал. Встречу решили отметить.

— Ясно. Алкоголики несчастные. Вам лишь повод дай. — Надя раздевается, аккуратно складывая одежду в шкаф. Аккуратистка она у меня. Не то, что я балбес.

— Попрошу не иронизировать.

— Какая уж тут ирония. С тобой иногда плакать хочется. Ужинать будешь?

— Угу.

Жена уходит на кухню и начинает позвякивать посудой. Хлопает дверца холодильника и слышится шорох пакетов с продуктами.

— Ты хлеба купил?

— В хлебнице.

Шорох полотенца и удовлетворительное хмыканье.

— Витька. — Надя выглянула из кухни. — Пельмени будешь?

— Запросто.

— Тогда помоги. Почисти картошку.

Сохраняю написанное и отправляюсь отбывать наказание. Неторопливо достаю из большой плетеной корзины тяжелые корнеплоды, аккуратно срезаю шкурку и отправляю очищенный овощ в кастрюлю с водой. Главное в чистке картошки — неторопливость.

Когда я впервые увидел как моя, тогда еще будущая, жена готовит пельмени, то пришел в откровенный ужас. На мой холостяцкий взгляд превращать незатейливую процедуру в шедевр кулинарного искусства было кощунством. Я всегда искренне считал, что нужно лишь вскипятить воду, покидать туда десятка два пельменей, дождаться пока они всплывут, и все.

А вот Надя все делала по-другому. В кастрюльку с кипящей водой ссыпалась нарезанная ровными ломтиками картошка, добавлялась порезанная на четыре части луковица и пара листов лаврушки. Минут через пять добавлялись пельмени и мелко покрошенная зелень. Напоследок выжималась четвертинка лимона.

— Вить.

— Что?

— Тут ребята с работы спрашивали, не сможешь ли ты прийти на небольшую дружескую встречу с читателями.

— Ты же знаешь, что я принципиально стараюсь свести количество таких встреч к минимуму. И отнюдь не потому, что я такой вредный… Просто слишком много работы сейчас.

— Знаю. Поэтому и сказала нет.

— Спасибо. А чем мотивировала.

— А я должна мотивировать?

Отправляю последний оболваненный корнеплод к уже мокнущим пятерым собратьям и откладываю ножик.

— А кто кстати приглашал?

— Саша Гнеушев. Помнишь такого?

Ну еще бы. Столь колоритную личность Саша Гнеушев тяжело забыть. Высокий и тощий как жердь парень с глазами, как у глупого теленка, за толстыми стеклами очков. Вечно какой-то всклокоченный и рассеянный. Жуткий любитель фантастики и компьютерных ролевых игр.

И при всем при этом весьма остроумный и последовательный собеседник.

— Помню… Передай ему что я просил не обижаться, но мне сейчас действительно некогда. Появится "окно", обязательно зайду.

— Хорошо передам. — Надя смахнула в кипящую воду картофельные кубики и закрыла кастрюлю крышкой. Та немедленно начала позвякивать, энергично подпрыгивая и выплевывая из-под себя струйки раскаленного пара. Надя убавляет газ и с лукавой улыбкой оборачивается ко мне.

— Виделибы тебя сейчас твои почитатели. Писатель Соловьев, банально чистящий картошку на кухне.

— Хм. — Споласкиваю руки под струей холодной воды. Газовая колонка вещь отличная, но что-то уж больно лениво ее включать.

— Ну и что? Что я — не человек? Не могу банально почистить банальную картошку?

Вместе смеемся. Книги. Как часто тех, кто переносит свои мысли на бумагу, сравнивают с их героями? Ох часто. Слишком часто. Назойливо часто.

Мы строим на бумаге иллюзорный мирок.

Расставляем на нем королей и пешек. Злодеев в масках и без масок. Добрых принцев под развевающимися алыми парусами и принцесс ждущих своего героя под кружевным балдахином. Заставляем плакать и смеяться. Проводим грани между добром и злом, порой делая черное белым, а белое черным. И очень устаем давать объяснения…

Почему Ваш главный герой…? Почему Ваша главная героиня…? А почему….?

НЕ ЗНАЮ. Так получилось. Прорвалось сквозь жесткий фильтр сюжетной линии и вплелось в повествование. Каждый раз, садясь за клавиатуру, я провожу небольшую вивисекцию над своими эмоциями и фантазиями. Пусть это очень приятно — мне нравиться писать, причем именно не графоманить, исчеркивая пустыми словесамибелые листы, а писать, вдыхая жизнь в неожиданно проявившийся как после щелчка фотокамеры мир. Все одно это вивисекция. Пусть на мгновения, но я превращаюсь в тех, о ком пишу и живу с ними как единое целое. Выворачиваю наизнанку свою душу, чтобы принять в себя душу того о ком собираюсь писать. И это отнюдь не дешевый пафос. Это моя повседневная работа. Я не кукловод, а скорее оболочка для моих кукол. И далеко не всегда хочется снова впускать в эту оболочку того или иного персонажа. Тем более, для