не любила папу; она любила его так сильно, что всю жизнь выглядела особенно очаровательно, когда говорила о нем. Но сейчас, когда ей предстояло его лишиться, она предпочла бы, чтобы его отняла смерть, которая может настигнуть даже самых почтенных отцов, а не предательство.

– Я сказала, что он ушел, – с неожиданным раздражением ответила мама, – если бы он умер, я бы так и сказала. Я только что спустилась и нашла на столе в прихожей это письмо. Он пишет, что не может больше с нами оставаться и что мы должны его простить, он забрал свою одежду, и его постель не смята. Он ушел.

– Надо выяснить, куда он ушел, и уговорить его вернуться, – сказала я.

– Если он не хочет с нами жить, искать его бесполезно, – возразила Мэри.

– Что мне делать? – с дрожью спросила мама. – Что мне делать? Одевайтесь же, одевайтесь, иначе мы никогда не позавтракаем.

Мы заставили ее сесть на кровать, и она, ссутулившись, опустилась, украдкой поглядывая на письмо в своей руке и явно не желая, чтобы мы попросили дать нам его почитать. Мы были только рады вернуться к одеванию, нашу кровь леденила утрата, и мы чувствовали себя так, словно стояла середина зимы.

– Мама, не волнуйся из-за денег, – сказала Мэри, одеваясь. – Теперь мы можем сделать то, чего хотели с самого детства: бросить школу и самим зарабатывать на жизнь. Мы уже достаточно взрослые.

– Да, да, – согласилась я, – а к музыке мы вернемся когда-нибудь потом.

– Если бы только это произошло на пару лет попозже, я бы уже чего-то добилась, и у нас все было бы хорошо, – добавила Корделия.

Тут мама вскрикнула, подняла голову и дико посмотрела на три репродукции семейных портретов, висевшие над нашими кроватями. Я подумала, что, наверное, ей, как и Розамунде, невыносимо видеть этих женщин, которые благодаря своим заботливым мужчинам могли выглядеть такими холеными и привлекательными и украшать себя драгоценностями. Но это было маловероятно. Мама никогда не завидовала неработающим женщинам, тогда как Розамунда не видела в приятном безделье ничего дурного. И как бы сильно я ни была поглощена своей тревогой, но все же отметила для себя это резкое различие между двумя любимыми людьми.

– О, что до денег, что до денег… – начала мама, но в этот момент в комнату вошла Констанция. Впоследствии выяснилось, что мы все одновременно понадеялись на одно и то же: сейчас она каким-то образом докажет, что это неправда. Но она сказала маме:

– Кейт говорит, что ты чем-то расстроена.

– Он ушел, – ответила мама, сидя среди скомканных одеял. Она подняла голову и терпеливо позволила Констанции себя поцеловать, но не успела Констанция отнять губы от ее щеки, как она произнесла: – Куда ему идти? Он исчерпал терпение всех своих друзей.

Я рассерженно напустилась на Мэри:

– Нечего мне говорить, что нам не надо его искать, потому что он не хочет с нами оставаться. Это гордыня. Ему некуда идти, о нем некому позаботиться. У него нет денег. Оставляя нас, он оставляет все. Если он уедет из Лавгроува, то не сможет больше издавать газету, и статьи он тоже не сможет писать без своих книг, а я сильно сомневаюсь, что он забрал их с собой посреди ночи. Что он взял из своего кабинета? Я сбегаю вниз и посмотрю.

– Даже если все его книги и бумаги здесь, – сказала мама, прочитав мои мысли, – ни к чему надеяться на его возвращение. Он ушел.

Мне показалось, что, смирившись с тем, что он вот так покинул нас, она помогает отцу нас бросить, и я топнула ногой. Но тут в комнату вошли Розамунда и Ричард Куин, и у нас снова вспыхнула надежда: сейчас они каким-то образом докажут, что мама говорит неправду. Однако их взбудоражила совсем другая новость.

– Мама, не пугайся, но ночью в доме побывали грабители, – сказал Ричард Куин.

– Сомневаюсь, дорогой, – ответила мама. – Полагаю, вы нашли открытую дверь или окно, но их, должно быть, открыл папа, когда уходил. Ведь он и в самом деле ушел. Но грабители не стали бы забираться в наш дом. Здесь нет ни серебра, ни ювелирных украшений, ни известных ценностей, они не стали бы трудиться впустую.

– Нет, мама, у нас правда побывали грабители. Иди сама посмотри.

– Ричард Куин, – раздраженно сказала Корделия. С тех пор как он вошел в комнату, она неодобрительно хмурилась на него и качала головой. – Полагаю, это одна из твоих дурацких шуток, но сейчас не время для этого.

– Сейчас полдевятого утра, – с досадой ответил Ричард Куин. – Надо запомнить, что в полдевятого утра мне нельзя шутить. Пожалуйста, не говори мне почему. Я прекрасно знаю, что пойму это, когда вырасту. Но послушайте, в гостиной и правда побывали грабители. Да, Розамунда?

Она кивнула. Она переводила взгляд с одного лица на другое, проницательно и сочувственно отмечая признаки горя и, вероятно, спрашивая себя, действительно ли с нами приключилась какая-то беда, или же мы бессмысленно нарушаем покой, который был единственной ее роскошью.

– Что-нибудь пропало? – спросила Констанция, и Розамунда ответила:

– Нет, кажется, ничего. Или, по крайней мере, ничего из того, чего мы могли бы хватиться.

Мы цеплялись за свои детские надежды. Раз грабители ничего не взяли, то вдруг это были никакие не грабители, а похитители, которые заставили папу против воли написать маме то письмо, и полиция и какой-нибудь сыщик вроде Шерлока Холмса его вернут. Мы с Мэри и Корделией бросились вниз и остановились в дверях гостиной.

– Посмотрите над каминной полкой, – произнес за нашими спинами Ричард Куин.

Кто-то снял картину, висевшую там всегда, – акварель с испанским собором кисти ранневикторианского художника – и поставил ее на стул, где ей ничто не угрожало. Этот кто-то вырезал затем квадрат обоев, который она прикрывала. Он знал, что найдет за ними шкафчик. Сейчас дверца шкафчика, аккуратно обшитого изнутри кедровым деревом, была распахнута, а сам он был пуст.

– Это мне кое о чем напоминает, – пробормотала Корделия. – О чем-то, что случилось, когда мы только приехали сюда из Шотландии.

– Да, я много лет об этом не вспоминала, – сказала Мэри.

– Я почти решила, что мне это приснилось, – добавила я.

– Да о чем вы все говорите? – нетерпеливо спросил Ричард Куин.

Мы не ответили, мы словно находились в тумане, мы снова стали маленькими, и рядом был папа, он не ушел от нас, а только что вернулся. Ричард Куин дернул меня за волосы, чтобы привлечь внимание, и сказал:

– А, так вы все решили, что быть старше меня – это профессия! Говорите же, о чем вы вспомнили.

– В первый день, когда мы только приехали в этот дом из Эдинбурга, нас привезла мама, и мы думали, что папа за много миль отсюда, – объяснила Мэри, – но когда мы открыли входную дверь, то услышали шум, и мама подумала, что это грабитель, но все равно вбежала в гостиную, а там папа сдирал обои как раз над самой каминной полкой, и он сказал, что за обоями что-то спрятано. Но когда мы вошли, он прекратил работу, и мы все были так рады его видеть после долгого путешествия, он поднял меня и поцеловал.

– Ну, вообще-то он всех нас поднял по очереди и поцеловал, – вставила я. – И он сказал нам, что это тот самый дом, где он гостил в детстве у своей двоюродной бабушки Джорджианы, и мы все очень обрадовались и пошли в конюшню, и он рассказал нам про Сметанку, Сахарка, Цезаря, Помпея и Султана. Ты, Ричард Куин, тоже там был, в тот раз ты впервые услышал от него свою любимую историю, как Султан понес французского гувернера.

– Как жаль, что я был слишком маленьким, чтобы запомнить этот день! – воскликнул Ричард Куин. Он, как и все мы, жадно впитывал любые подробности о папе.

– Мы не ожидали увидеть тут папу, – сказала Корделия, – потому что ключ, разумеется, был у мамы, а значит, ему пришлось забираться через крышу каретника.

– Через