крышу каретника? Но ведь папа уже тогда был довольно старым, – удивился Ричард Куин.

– Ну, много лет спустя это не помешало ему взобраться на вяз около больших ворот, чтобы достать твоего воздушного змея, – заметила я.

– Он всегда умел прекрасно держать равновесие, – добавила Мэри.

Ричард Куин побелел.

– Почему ты так о нем говоришь? И почему вы все чуть не плачете? Что случилось с папой?

Ни одна из нас не находила сил сказать ему правду.

– Ничего, ничего, – ответила Корделия, заламывая руки.

– О, – сказал он, зло хохотнув, – наверное, я еще не дорос, чтобы это знать?

– Никто из нас до этого не дорос, – ответила Мэри.

– Ты имеешь в виду, что он умер? – спросил он.

– Нет, нет, – ответила я, – но он ушел, он хочет жить в другом месте, без нас.

– Это неважно, главное, что он жив, – сказал Ричард Куин и напустился на Корделию: – Какая же ты дура, что сразу не ответила! На минуту я подумал, что он умер. – Он закрыл лицо рукой, провел ею вниз и с улыбкой посмотрел на свою сложенную ковшиком ладонь. – Папа жив, – восторженно произнес он. – Но он не мог уйти. С чего бы ему уходить? Мы его так любим, что он не может не любить нас. Так не бывает. С чего бы ему нас бросать, если мы так сильно его любим? – Неожиданно он разозлился и обвиняюще указал пальцем на открытый шкафчик. – Почему он никогда не говорил нам, что там? Это место отлично подошло бы для наших игр, а на Рождество мы могли бы класть туда подарки. Если бы мы его нашли, то не стали бы это от него скрывать.

– Ну, что там? – крикнула с лестницы мама.

– Тихо, тихо, – сказали мы Ричарду Куину, и он закусил костяшки пальцев.

– Дети, кто-то действительно побывал в доме? – снова донесся ее срывающийся от изнеможения голос.

Ричард Куин подошел к двери и крикнул ей:

– Ну, даже мои умные сестры признали, что я был прав и у нас тут что-то приключилось. Спускайся и посмотри. – Он снова подошел к нам и шепотом, чтобы она случайно не услышала, произнес: – Но если серьезно, все не так уж плохо, главное, что он не умер.

Но мне было не по себе. Я помнила, как папа говорил, что за обоями над каминной полкой скрывается плоская панель. Почему он сказал, что там панель, а не шкафчик? И еще я слышала, как он говорил, что панель расписная и очень красивая. Но это никак не могло быть правдой. Из-за оборванных вокруг разбитого замка обоев виднелись дверца шкафчика и его внутренняя обшивка, сделанные из обыкновенного, не разукрашенного кедра.

– Почему он сказал, что там расписная панель, а не шкафчик? – медленно и тупо спросила мама с порога. – Он говорил мне, что не стоит ее открывать, что вся красота наверняка испорчена обойным клеем и придется еще потратиться, чтобы ее восстановить. И почему он открыл его перед тем, как уйти?

– Перед тем, как уйти, – повторил Ричард Куин. – Мама, папа правда ушел?

– Да, – вздохнула она и подошла к каминной полке.

– Что, по-твоему, было внутри? – резко спросила Мэри.

– Не знаю, дорогая, – вяло ответила мама. Потом в ее голосе зазвучала надежда. – Там могло находиться все что угодно. – Она сунула руку в шкафчик и вдруг вскрикнула: – О, смотрите! Смотрите! – Она показала нам обрывки какой-то бечевки, некоторые из них были связаны узелками с налипшим красным сургучом, и ее лицо просияло от радости. Мы окружили ее, чтобы посмотреть, что вызвало у нее такое облегчение, и она, видя наши непонимающие лица, объяснила: – Здесь лежали какие-то пачки, пачки с чем-то ценным внутри. Да-да, несомненно. Пачки не перевязывают такой бечевкой, если в них нет ничего ценного. О, слава богу, дети, слава богу, ваш отец взял что-то с собой, он не ушел без гроша.

Мы не ответили.

– Дорогие, вы должны радоваться! – снова воскликнула она. – У вашего отца что-то да есть.

– Да, мама, – сказала Мэри, – но папа мог бы подумать о тебе и оставить хоть что-нибудь из того, что нашел.

– Да, он мог бы подумать о своих детях, – добавила Корделия. – Я не о себе. У меня через пару лет все будет в порядке. Но есть и остальные.

– О, замолчите! – воскликнула мама. – Вы не понимаете.

– Мне все равно, что лежало в шкафчике, – сказал Ричард Куин. – Но, по-моему, он мог бы сказать нам, что там.

Я вспомнила, что почувствовала в холле Палаты общин, когда поняла, что папа собирался сесть в тюрьму, даже не задумавшись о том, на что станет жить его семья. Я подумала, как было бы здорово закрыть сейчас глаза, а открыв их, снова оказаться рядом с ним в том коричневом месте, и со злостью произнесла:

– Мама, он должен был подумать о тебе.

– Нет, – ответила она, – дети, вы не понимаете. Позже я вам расскажу, но сейчас не могу, это утро меня доконало. Когда я спускалась, то посмотрела вниз на стол в прихожей и увидела там письмо, и хотя он часто оставлял мне записки, в которых просил его разбудить или дать ему поспать, но никогда раньше он не клал их в конверты, и я поняла, что что-то не так. Я даже знала, что именно. К тому все и шло, и началось это давным-давно, только никто из нас не смел говорить об этом вслух. Но не беспокойтесь за себя, дети, вам нужно только пожалеть вашего папу. У вас все будет хорошо, по крайней мере, я так думаю, я не знаю, какая там сумма. Я боялась, что ваш папа вышел в мир с пустыми руками, но, слава богу, слава богу, это не так. – Но потом она оборвала себя, радость покинула ее, и она с горечью добавила: – Но какой от этого прок? Сколько бы он с собой ни взял, очень скоро он проиграет все деньги и останется без гроша, совсем один.

– Мама, все будет хорошо, – сказал Ричард Куин. – Если у папы есть деньги хотя бы на первое время, он найдет кого-нибудь еще вроде мистера Лэнгема, и они станут разъезжать вместе, и он познакомится с разными людьми, а ты знаешь, как он поначалу нравится людям.

– Да, – сказала мама, – и они ему тоже. Но под конец они становятся к нему так суровы. Не представляю, почему никто ему не доверяет. – Мы промолчали, и, очевидно, ее слова прозвучали сомнительно даже для нее самой. – Ему начинают не доверять еще прежде, чем он совершит что-нибудь неблагонадежное, – объяснила она, но почувствовала, что снова сказала что-то не то. – Ах, если бы только люди видели в нем великое, а не малое! – яростно воскликнула она. – А вы, я надеюсь, не осудите меня, когда я вам все расскажу. Дети, обещайте не забывать, что я всегда старалась для вас как могла!

Мы растерянно заверили ее, что, разумеется, прекрасно это знаем, и она привела нас в еще большую растерянность, заявив: «В том-то и беда». Но она так и не объяснилась, потому что в дверях появилась Констанция и предложила:

– Не лучше ли нам всем позавтракать?

Мы плотно поели, потому что чувствовали себя так, будто уже не один час провели на ногах и переделали много дел. Мама отошла со своей чашкой чая к окну и сказала:

– Как странно, сегодня чудесный день. Но ветреный, листья быстро опадают. – Внезапно она развернулась к нам и спросила: – Дети, разве не в это время в Кью расцветает лапажерия?

Мы ответили, что в это, и она спросила:

– Розамунда, ты когда-нибудь видела лапажерию в Темперейт-хаусе?

А когда Розамунда ответила, что, кажется, нет, мы все сказали ей, что если бы она видела, то запомнила бы, потому что это одно из самых прелестных вьющихся растений на свете, а мама сказала, что мы проведем день в Кью.

Выезжать слишком рано было бессмысленно, потому что теплицы открывались только после часа дня. Но мы выехали раньше, чем собирались, потому что из «Лавгроув газетт» прислали человека спросить, где папа; оказалось, что он не появлялся