Каганович — еще не все евреи. Или из-за того, что фашисты публично сожгли и запретили печатать несколько вредных книжонок? Так мы тоже запрещаем. Крупская недавно мне целый список прислала, что надо запретить и изъять из библиотек, это делают все нормальные страны. Чем нам мешает Гитлер?

— Но эта резня, которую устроил он 30 июня, убив своих старых соратников — Рема и других, — вставил Киров. — Они привели его к власти, помогали ему стать фюрером. Это же варварство, другим словом не назовешь!

— А когда Троцкий и Зиновьев диктуют нам свои условия — это не варварство? — спросил Сталин.

У Кобы, когда он злился, начинали вспыхивать в глазах желтые искорки, хотя внешне он оставался совершенно спокойным и даже не менял интонацию голоса. Вот и сейчас было видно: он разозлился не на шутку, видя, что Жданов и Киров пытаются ему возражать.

— Мы правильно сделали, что выслали из страны Троцкого и вывели из ЦК Каменева и Зиновьева, но сделали это цивилизованно, — решил сказать свое веское слово Жданов. — А в этой резне есть что-то первобытное!..

Андрей Александрович даже поморщился, что окончательно вывело Кобу из равновесия.

— Кто это «мы»? — презрительно бросил ему Сталин. — Еще Сергей имеет право сказать «мы», он почти с первых дней революции в ЦК, — Сталин намеренно польстил Кирову, хорошо помня, как по его рекомендации Сергея Мироновича избрали кандидатом в члены ЦК лишь на Десятом съезде партии, в 1921 году. — А вы, Андрей Александрович, стали кандидатом в члены ЦК лишь на четырнадцатом съезде и пока еще не член Политбюро!

Это было сказано таким угрожающим тоном, что Жданов не рискнул дальше продолжать спор. Он побледнел, затеребил край салфетки, лежащей на столе, с тоской поглядывая на сочные куски дыни.

— И я считаю, что мы поступили в данном случае, как гнилые интеллигенты, выпустив эту сволочь Троцкого и дав ему тем самым возможность поливать нас грязью на всех углах! И будем дураками, если так же поступим и с зиновьевской бандой. Надо было взять да перерезать этому Иуде глотку! — прошипел Сталин, снова разжигая потухшую трубку. — И Гитлер тут продемонстрировал блестящий ум, только и всего. — Сталин выпустил дым в лицо Жданову и холодным взглядом окинул перепуганного секретаря ЦК. — Я не по-марксистски выразился, Андрей Александрович?

— В душе я с вами согласен, Иосиф Виссарионович, — поддакнул Жданов, — если уж драться, то на кулачках, до крови, но по настроению некоторых наших уважаемых членов Политического и Оргбюро просматривается тенденция блюсти этикет бывшего Смольного института…

— Если враг не сдается… — Коба, улыбнувшись, повернулся к Кирову, предлагая продолжить полюбившееся ему изречение.

— Его уничтожают, — закончил Киров.

— Кто сказал? — спросил Жданова Сталин.

— Вы, товарищ Сталин, — допрашиваемый расплылся в льстивой улыбке.

— Ну и дурак! — рассмеялся Коба. — Горький сказал. Будучи первым секретарем Горьковского обкома, стыдно не знать этих мудрых мыслей своего знаменитого земляка. Просто и ясно. Уничтожают! Так Гитлер и поступил. А что касается настроения наших уважаемых и прочих, то его должны определять мы с вами, секретари ЦК, и задавать нужный тон в работе, а не ждать, что они скажут и как посмотрят. Бери же дыню, а то слюной весь стол закапаешь!

Жданов радостно залился смехом, услышав сталинскую шутку, что весьма польстило Хозяину. Он любил шутить и уважал тех, кто понимал его шутки. А вот Сергей даже не улыбнулся. И хоть Коба только что чуть не стер Жданова в порошок, зла на него уже не держал, а посматривал с отеческой нежностью. С Кирычем же он не спорил, наоборот, во всем соглашался, и тот с Кобой тоже не спорил, а вот дружеской радости от обильных застолий, купаний и разговоров не получалось. Они в один миг словно стали чужими друг другу. И Киров чувствовал это разъединение, но в отличие от Сталина, который терялся в догадках, знал, отчего это происходит.

Происшествия с Ганиными и Шугой точно сняли пелену с глаз, и он увидел подлинный лик Кобы, страшный и беспощадный, который скрывался за маской кавказского хлебосола и мудреца. И Киров не мог не видеть, как разрастается в Сталине опасная болезнь, и все воспоминания о Троцком сводятся лишь к одному: не успел вовремя полоснуть по горлу, хотя благодаря Троцкому, наркомвоенмору и Председателю Реввоенсовета в первые революционные годы, они выиграли гражданскую войну. И как писал в своем «Письме к съезду» Ленин, Троцкий «отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК..» Теперь это забыто, как и ленинские похвалы Каменеву и Зиновьеву и его предостережения о грубости Сталина. Кирову перед отъездом в Сочи попался машинописный экземпляр «Письма», он несколько раз перечел тот абзац, который диктовал Ильич о Сталине, и ему вдруг на мгновение показалось, что Ленин хотел сказать о чем-то совсем другом, более страшном, что заключено в Сталине и что он неожиданно почувствовал. «Товарищ Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью», — пишет Ленин.

Но какая же в 1923 году была у Сталина «необъятная власть»? Тогда секретариат ЦК считался рабочим, канцелярским органом, гораздо больше власти было у Рыкова, сменившего Ленина на посту Предсовнаркома, ему подчинялись армия и ВЧК. О чем же пишет Ленин, говоря о средоточии в руках Сталина необъятной власти, что он подразумевает под этими словами, почему через десять дней он снова возвращается к характеристике Сталина и говорит о его грубости — «этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризен и т. д.»

Такое ощущение, что слова давались Ленину с трудом, точно его что-то сковывало, и он выдирал их из сознания последним усилием воли. Ильич соглашался на то, чтобы генсеком был кто угодно, только не Сталин, только бы не было этого «перевеса». Ленин пишет и боится Сталина, он и других предупреждает, советует не переизбрать, не снять Сталина, а  о б д у м а