Капрал, муштровавший их группу, обучал ландскнехтов только шагистике и больше ничему, если кто-то на занятиях спотыкался, тут же угощал недотепу палкой, особо не стеснялся – настоящий был капрал, в общем.

На занятиях, где подопечные скрещивали палаши, капрал предусмотрительно отбегал в сторону – не дай Бог, кто-нибудь зацепит, – и покрикивал на бойцов издали:

– Эй ты, баран, не так резко делай удар, не по глиняному горшку ведь бьешь. Знай, что голову с человека снести не сложнее, чем срубить кочан с капустной грядки. Может быть, капусту даже сложнее рубить.

Слушал его Устюжанинов и усмехался про себя. Отворачивался в сторону.

Интересно, где сейчас находится Морис Августович, что поделывает? Навесное, сидит в своем родном Вербове, пьет по утрам парное молоко, заедает горячими оладьями и поджидает своего верного ученика Устюжанинова. Как все-таки не похож Беневский на здешних сиятельных людей, на того же Гуго фон Манштейна и его брата Зеппа.

Приставка к фамилии «фон» многое значила, свидетельствовала о высоком происхождении хозяина… Тошно было Устюжанинову от того, что он видел, тошно и паршиво, но ничего поделать он не мог. И возможности убежать отсюда он не видел.

Пока не видел. Надо было ждать того часа, когда их станут отправлять куда-нибудь. Будет много народа и будет неразбериха.

Сборный пункт был устроен в сером, пропахшим печным дымом городишке Цигенхайне…

Собралось в этом заштатном населенном пункте более тысячи ландскнехтов, в Цигенхайне даже столько жителей не было, Устюжанинов начал прикидывать план побега и выискивать щель, через которую можно было уйти, но задержаться в Цигенхайне легионерам не дали – всех перебросили в Кассель, во владения маркграфа Гессенского, а оттуда на старых, замусоренных донельзя, полудырявых грузовых барках ландскнехты поплыли в город Минден.

В Германии уже расцветала весна, на пологих взгорбках изумрудно светилась молодая трава, ветки яблонь украсились белыми душистыми хлопьями – год обещал быть урожайным на яблоки, – до палуб судов, на которых лежали ландскнехты, доносилось завораживающее жавороночье пение. Воздух был прозрачным и теплым. Дышалось легко.

Хотелось на волю, но Устюжанинов и еще пять десятков ландскнехтов лежали на досках, привязанные веревками к длинному металлическому поручню, прочно вмонтированному в борт судна. Устюжанинов понимал, что поручень этот сделан специально, и совсем не для того, чтобы держаться за него во время качки – он врезан в борт для невольников. Таких, как сам Устюжанинов и его соседи-ландскнехты.

Шансов на побег не было ни одного, и очень скоро все эти люди, пойманные в Гессене, Ганновере, Вюртемберге, Майнце, в других местах, превратятся в обычное пушечное мясо…

Горько сделалось Устюжанинову, горло стиснули невидимые пальцы, внутри возник холод. Он сглотнул твердый комок, собравшийся во рту и обессилено опустил голову.

Беневский закончил работу с издателем Магелланом и теплым солнечным днем, который несмотря на зимний месяц февраль, пахнул весной, да и в небе между облаками виднелись безмятежные голубые прорехи, совершенно весенние, покинул Лондон и отправился в Вербово, рассчитывая увидеть там Устюжанинова.

До своего имения он добрался благополучно, но Устюжанинова там не нашел.

Беневский даже растерялся – не может человек исчезнуть совершенно бесследно, не оставив никаких меток, записок, наспех исчерканных пером бумажек, предметов, хотя бы дыхания своего… Нет, Устюжанинов словно бы растаял в этом недобром мире – в Вербове «Альоша» не появлялся.

Исчезновение Устюжанинова родило у Беневского чувство тревоги, смешанной с досадой, надо было действовать – явно Устюжанинов попал в беду, его нужно было выручать, но как и чем выручать, что делать, куда податься, Беневский не знал.

Две реки, Верра и Фульда, сливались в одну – мощную, мутную, с нервными, словно бы кипящими волнами и паралитической пеной, прилипшей к берегам; спаренную реку эту называли Везером, здесь, на Везере, несчастных ландскнехтов ожидали хорошо вооруженные английские солдаты, которые на ходу перехватили охрану из рук разных брауншвейгских и вюртембергских стражников и обнажили палаши.

Ожидали и суда, которые должны были доставить бедолаг вначале в Англию, а потом, через океан – в Новый Свет, в зону боевых действий.

Через двое суток длинный караван потянулся по пенному взбалмошному Везеру дальше, довольно быстро поглощая мили, только желтые буруны, над которыми вились голодные чайки, откатывались назад. Весна, призывная зелень на берегах и горячее, вольно растекающееся по небу солнце не радовали ландскнехтов. Ландскнехты пели – затягивали одну за другой печальные песни, стирали кулаками с глаз слезы, крутили лохматыми головами и снова, со вздохами и слезами, начинали новую песню. Плохо было этим людям.

Можно было, конечно, броситься во вспененную желтую воду, нырнуть под киль судна, уйти в темную холодную глубину, но это не выход, так завершать свои дела на белом свете не стоит, надо еще малость побарахтаться.

Грузовые баржи, набитые «арестантами», несмотря на всю свою ходкость, до города Миндена шли долго, умудрилась попасть в лютый речной шторм, а в одном месте застрять на мели. Сам Минден мало чем отличался от города Марбаха, где так нагло был задержан Устюжанинов, и вообще все немецкие городки были похожи друг на друга, как яйца, вытащенные из одного лукошка; в Миндене английские солдаты согнали несчастных новобранцев на берег.

Устюжанинов прикинул – ландскнехтов было собрано не менее полутора тысяч человек.

Лица угрюмые, глаза опущенные, на людей наемники смотреть не хотели, отворачивали головы в сторону.

На берегу было раскинуто не менее пятидесяти банных палаток, в которых англичане устроили баню – новобранцев надо было вымыть получше и, в конце концов, нарядить в форменное солдатское платье – красные с синим камзолы, свидетельствующие о принадлежности к армии британского короля Георга.

Вскоре Устюжанинов тоже щеголял в таком же мундире. Хорошо, что камзол был немного великоват, никак не стеснял движения, и ботфорты оказались тоже великоваты, и это было хуже, чем в случае с камзолом – нужны были дополнительные носки.

Зато был великолепный головной убор – треуголка, будто бы немного примятая сверху, сидела на «бестолковке» очень ловко и была удобна.

Панталоны и жилет не были, как у всех британских солдат, белыми, их выкрасили в песочно-желтоватый цвет, будто бы форма эта была специально приготовлена для наемников, отправляемых в Африку или куда-нибудь еще дальше, но досталась «пушечному мясу», отъезжающему в Америку…

– Словно бы одежду обоссало стадо быков, – брезгливо бросил сосед Устюжанинова по банной лавке, седеющий усатый ландскнехт с печальным взглядом. – Британия всегда была любительницей несвежих панталон и дырявых ружей. Но, несмотря на свои ржавые мушкеты, во все времена хорошо умела и умеет таскать из огня печеные каштаны чужими руками. Удивительная страна!