Манштейн, не желая слушать эти вопли, нервно махнул перчаткой – чего медлите, ландскнехты?

Через минуту пленник уже сучил в воздухе ногами.

– Молодцы, братцы! – похвалил полковник капрала и его черноволосого напарника.

– Молодцы, да не все, – неожиданно произнес капрал.

– Чего так? – насторожился Манштейн.

– Да если бы не этот криворукий, – капрал указал пальцем на черноволосого, – мы бы рядом повесили и второго стрелка.

Полковник пошевелил усами и тихим зловещим голосом потребовал пояснений:

– Ну-ка, ну-ка?

И капрал пояснил. Из рассказа его выходило, что второй стрелок ушел только потому, что черноволосый просто-напросто… отпустил его.

Усы у Манштейна зашевелились снова, на этот раз проворнее, подбородок задергался. Он ткнул в черноволосого перчаткой:

– Казнить тебя мы, конечно, не будем, хотя и следовало бы, но без наказания ты не останешься. Капралы, всыпьте ему пятьдесят ударов палками. Чтоб впредь неповадно было отпускать мерзавцев и, – что, уверен, имело место в этот раз, – вступать с ними в торговые сделки.

Конечно, никаких торговых сделок в этой суматохе быть не могло, это ландскнехты понимали прекрасно, но черноволосого они не любили очень, потому и промолчали. Черноволосый взвыл от возмущения, пытался что-то доказать, но это не помогло – с него содрали камзол и прямо по жилетке с рубахой, пятная форменную песочную ткань, всыпали пятьдесят палок.

Черноволосый только кряхтел, иногда подвывал, ругался, пускал слюни розового цвета, но ничего поделать не мог: он получил ровно пятьдесят ударов палками от двух капралов, третий же – капрал-ябеда, тугой на ухо, – был дан им в ассистенты.

После экзекуции полк двинулся дальше, – вместе с ним покорно поплелся и черноволосый. Позади осталась виселица с раскачивающимся в петле человеком и наскоро сооруженный могильный холмик, неряшливо обитый лопатами.

Полк Гуго фон Манштейна двигался на войну. Должен был идти с песнями, но песен что-то не было слышно.

Неверно говорят, что алмаз и в грязи виден, это совсем не так: совсем не виден, что Беневский испытал на себе.

Французский король Людовик Шестнадцатый, которого все-таки добили собственные придворные, основательно подкормленные Пуавром (изменившим, кстати, формулу поведения и переставшим жадничать), сам Пуавр, заваливший двор депешами о Мадагаскаре, погубленном Беневским, отказался в конце концов от Беневского и когда при нем произносили это имя, лишь недовольно морщился и подносил к глазам монокль, чтобы рассмотреть лицо говорившего.

И французский трон и Европа как таковая отвернулись от Беневского.

В Вербове был полный порядок, за имением следил очень толковый управляющий, хорошо знавший, чем коровий хвост отличается от лошадиного, промашек не допускал, и имение приносило неплохой доход; настырные пьяные сородичи, которые много лет назад затеяли против него судебную тяжбу, куда-то исчезли, промотали наследие своего батюшки и испарились, старые грехи Беневского были забыты, его никто не тревожил.

Он мог бы плюнуть на французов и короля Луи, на Мадагаскар и свое прошлое, – тем более, он остался один, ни единого человека из тех, кто был рядом с ним в последние годы, нет, – и зажить преспокойно в своем Вербове… Но тогда это был бы не Беневский.

И хотя у него имелась жена Сюзанна, о которой мало что знали даже близкие люди графа, поскольку женился он еще до камчатского плена (когда-то, защищая ценности Барской конференции, он с войском проезжал через селение Спиш, остановился на отдых в доме мелкого польского шляхтича Геньского и, увидев его дочь, особу, в общем-то, довольно серую, увлекся ею и буквально через пару дней уселся за свадебный стол), были дочери (сына Беневскому Господь не дал), было много разных дел, связанных с имением, с хозяйством, но граф не мог сидеть на месте, не хотел – не та у него была натура.

Он решил, что раз Европа отказала ему в поддержке, раз король Луи недовольно морщит нос при упоминании его имени, то надо изменить направление движения, переступить на другую дорожку и поискать эту поддержку… где? Ну, например, в Америке.

От слов к делу Беневский переходил, не раздумывая.

Вскоре он оказался в Северной Америке, как тогда называли нынешние Штаты, – среди тех, кто начал бороться за свою независимость. Приехал в Америку не один – вместе с тихой, очень скромной и набожной женой Сюзанной, типичной «сельской панночкой», и дочерьми – не побоялся ни войны, ни стрельбы в неурочные часы, ни жестокостей противоборствующих сторон.

Сюзанна исправно рожала Беневскому девочек (впрочем, говорят, что есть старые источники, которые свидетельствуют, что Всевышний все-таки дал графу сына, но он не выжил, а вот девочки выживали при любых войнах, в любых условиях и выжили все до одной) и теперь девочки составляли костяк семейства Беневских.

В Америке в это время находился и Устюжанинов, пытался определиться со своей судьбой, ждал момент, когда можно будет исчезнуть из полка ненавистного Гуго фон Манштейна.

Шел 1777-й год.

Принимать участие в боях полку Манштейна не пришлось – планы у начальства изменились, ландскнехтов посадили на транспорты, и небольшой караван вышел в открытое море.

– Что-то происходит, – сказал Дешанель Устюжанинову, – но что именно, понять не могу. Куда-то нас опять понесло, а куда именно – пойди догадайся.

Три дня караван бултыхался в открытом море, сопровождаемый стаей серых акул, желающих получить с людей мзду, потом свернул, и через некоторое время матросы увидели далеко справа темную точку с укрепившейся на ней белым коробком.

Это была земля с установленным на ней маяком.

По тихому, почти лишенному волн заливу Святого Лаврентия шли дольше, чем по морю, – несколько дней, – пока не увидели небольшой, неряшливо, совершенно беспорядочно разбросанный по земле городок. Это был Квебек. Здесь ландскнехтам объявили, что путешествие окончено, акул кормить не придется, пора высаживаться на берег.

Когда осоловевшие от плавания наемники выбрались на берег, пошатываясь, побродили среди кустов, пугая коз и кур, соображая, где бы можно было присесть и малость покряхтеть, капралы сделали второе объявление: полку следует отправиться в город Монреаль.

– Вперед, ребята!

Шли вдоль реки Святого Лаврентия, по земле, заросшей кустами и раскидистыми, будто огромные зонты, деревьями.

По дороге наконец поняли, что земля твердая, устойчивая, не то ведь половине полка казалось, что под ногами продолжает раскачиваться, ездить влево-вправо непрочная палуба… В общем, в Монреаль прибыли хоть и усталыми, но нормальными людьми.

Отдохнуть не удалось – Устюжанинова назначили на дежурство – охранять штаб корпуса, которым командовал генерал Бургойн.

Немцам поручали охранять столь важный объект потому, что считалось – они не знают английского языка. А раз не знают английского, то, значит, и секретов никаких не могут подслушать.