забравшись с ногами в кресло и обхватив колени руками. Служанок она всех выгнала в надежде начать медитировать, но у неё ничего не получалось. Внутри бушевала злость, которую хотелось как-то выплеснуть.

Поэтому, когда на пороге появился герцог, первое что ей захотелось сделать – это швырнуть чем-нибудь в него. Или вещью, или проклятьем.

И он, будто почувствовав её состояние, замер на пороге и тихо осведомился:

– Ты разрешишь мне войти?

– Можно подумать, что вы уйдёте, если я не разрешу.

– Уйду, хотя очень бы не хотелось. Ты на что так разозлилась? Что спросил, о чём с Джоном беседовала? Так я ревную тебя… ревную, и не всегда с этим чувством справиться могу, хотя понимаю, что глупо ревновать к сыну… Извини, я постараюсь не обижать тебя больше пустыми подозрениями. Общайся с ним на здоровье. Это даже хорошо, что вы общаетесь… Он долгое время был лишён любви матери, и, если ты сможешь этот пробел хотя бы частично восполнить, будет неплохо.

– Вы начали пользоваться не силой, а логикой, милорд. Это меня радует.

– Вид у тебя не очень радостный.

– Я очень зла, очень… поэтому и слуг всех выгнала, боюсь сорваться и придушить кого-нибудь…

– И что вас так разозлило в моём поведении? Всего лишь невинный вопрос?

– Я ведь знаю, что за ним стояло, милорд… Безосновательная ревность меня злит… Я понимаю, если бы я вам действительно повод дала… А так, без повода, это для меня оскорбительно. Хочется сделать именно то, в чём подозреваете, причём немедленно и всё равно с кем…

– Вы хотите мне изменить в отместку за вопрос?

– За подозрения, милорд. За безосновательные подозрения!

– Вот сказал бы мне кто, что моя супруга в открытую будет угрожать мне изменой, я бы не поверил… Миледи, вы соображаете, что мне говорите?

– Да я нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти. И я не боюсь, что вы свернёте мне шею, или вздёрнете во дворе, или на костёр отправите. Это всё лучше, чем жить с вами, трясясь от страха, что в следующий раз вы можете меня приревновать к столбу.

– Послушай, я свою ревность держал под контролем и всего лишь спросил! Спокойным тоном спросил! Не кричал, не бил, не оскорблял. Я поинтересовался, о чём вы говорили! Поскольку твой ответ был очень краток. Я хотел знать подробности. Тебе сложно было мне про них рассказать?

– Зачем? Чтобы дать возможность найти повод кричать, бить и оскорблять, прицепившись к какой-нибудь фразе? Вы ведь его искали! Я знаю это! Считайте, что нашли! Можете начинать.

– Мира, ты ведь Мира у меня или как?

– Да, меня раньше так звали и что?

– Так вот, Мира. Сейчас я не кричу, не бью и не оскорбляю. Я пришёл и извинился. Что тебя не устраивает?

– Раз имя моё настоящее назвал, я так понимаю разговор откровенный пошёл. Ты хочешь правду?

– Да.

– Я не могу жить в обстановке, когда ты на всё это имеешь право. Понимаешь? Не могу! Меня это злит! Злит до такой степени, что умереть проще, чем с этой злостью внутри жить. Не могу!

– Я пообещал тебя не трогать, и ни разу не нарушил обещания. Почему ты мне не веришь?

– Потому, что ты не веришь мне.

– Я тебе?

– Да, твоя ревность не что иное как неверие в то, что я честна с тобой. А так как каждый по себе судит, это утверждает меня в мысли, что верить я тебе тоже не могу. А без доверия какой брак? Это не брак, а клетка, и жить я в ней не буду.

– Постой, постой… Я ревную не потому, что не верю… Я ревную, потому что боюсь потерять… Хочется заранее предупредить возможные трудности, избежать их… Ты дорога мне очень стала… Я не хочу тебя потерять.

– Ты хочешь оторвать крылья птице, чтобы не улетела. А я не могу жить без крыльев. Мне проще умереть, – она резко встала с кресла и отвернулась.

– Ничего я тебе не отрывал, не придумывай. Ты имеешь больше свободы, чем кто либо. Я ни к чему тебя не принуждаю, почти ни к чему… Что ты истеришь на ровном месте? Я ничего не сделал, ни в чём не обвинил, а ты уже историю придумала о том, что крылья тебе обломали. Кто обломал? Когда?

– Я боюсь… – неожиданно даже для себя самой призналась она, оборачиваясь к нему, после чего со слезами в глазах, заговорила хриплым прерывистым голосом, выплёскивая все то, что снедало изнутри: – Да, я слабая, истеричная женщина, которая через многое прошла и которая теперь боится верить всем… Меня сломали! Уже сломали мне крылья! Сейчас они потихоньку отрастать стали… и я до ужаса боюсь, что ты мне выломаешь их вновь. Понимаешь? У меня нет сил, вынести ещё что-то подобное, понимаешь? Нет! Я боюсь… и этот страх сводит меня с ума, мне проще умереть, чем жить с ним.

– Господи, – герцог, так и стоящий всё это время в дверях, метнулся к ней, порывисто обнял, прижал к себе, – маленькая моя, не надо бояться, я не обижу тебя. Не обижу, ну что ты… Не надо бояться. Всё хорошо у нас будет, вот увидишь. Всё будет хорошо.

Всхлипывая, она уткнулась ему в плечо. А он, ласково обнимая, продолжил шептать ей на ухо ободряющие слова. Потом подхватил на руки, отнёс на кровать и уже там продолжил ласкать, обнимать и целовать.

Миранда не противилась. Она оценила порыв супруга поддержать её и дать почувствовать в нём опору. Поэтому расслабленно позволила сначала ласкать, а потом и овладеть собой.

И ужин, и всю ночь они провели в её спальне.

Глава 38

Утром герцог попросил Миранду не игнорировать его подарок, и она, не став возражать, надела гребень.

Гнетущее чувство ожидания неприятностей и готовность им противостоять начали постепенно отступать. Герцог сумел снизить её нервное напряжение, в котором она пребывала всё последнее время, и оно перестало так довлеть над нею.

За завтраком она была мила и непринуждённо болтала о погоде, скором приходе сезона дождей и том, что посадки виноградной лозы лучше начинать уже через пару недель и было бы неплохо заранее договориться с маркизом о саженцах.

Герцог тоже прибывал в явно благостном расположении духа, кивал ей, благодарил за интерес к его делам и обещал учесть её советы.

Джон тем временем, с явным удовольствием наблюдавший за их общением, лишь одобрительно улыбался и в их диалог не вмешивался.

– Ты что молчишь и улыбаешься? –