«Ваш отец в вашем возрасте уже жил сам, – подумала Петра, – пытаясь не умереть с голоду в Роттердаме. Но вы быстро его нагоните и перегоните. Когда вам будет за двадцать и вы закончите колледж и переженитесь, он все еще останется шестнадцатилетним, ползя сквозь время, пока его звездолет мчится сквозь пространство. Когда вы меня похороните, ему не исполнится и семнадцати, а ваши братья и сестра останутся младенцами, даже младше, чем вы сейчас, – как будто они никогда не менялись. Что, по сути, означает, будто они умерли. Умершие любимые тоже никогда не меняются. В памяти они всегда остаются в одном и том же возрасте.

Так что в том, что мне пришлось пережить, нет ничего необычного. Сколько женщин стали вдовами во время войны? Сколько матерей похоронили младенцев, которых даже толком не успели подержать на руках? Я всего лишь играю свою роль в той же сентиментальной комедии, что и все остальные, – за горем всегда следует смех, за смехом – всегда слезы».

Лишь позже, когда Петра лежала одна в постели, дети уже заснули, а миссис Дельфики ушла в соседний дом – вернее, в другое крыло того же самого дома, – она смогла найти силы вновь перечитать письмо Боба. Оно было написано его почерком, явно в спешке, а местами слова едва можно было разобрать. И бумага была в пятнах – Питер не шутил, говоря, что Рамон пару раз попи́сал на конверт.

Петра выключила свет и собралась заснуть, но тут ей в голову пришла некая мысль, и она снова зажгла лампу. Нашарив письмо, она почувствовала, как буквы плывут перед глазами, – возможно, она действительно заснула и внезапная мысль пробудила ее от дремоты.

Письмо начиналось со слов: «Мы забыли решить один вопрос».

Но когда Питер его читал, он начал с другого: «Я люблю тебя».

Вероятно, он успел проглядеть письмо и понял, что Боб ни разу в нем этого не сказал. То была всего лишь набросанная в последний момент записка, и Питер боялся, что отсутствие слов о любви может ее обидеть.

Он не мог знать, что Боб просто не стал писать об этом прямо, лишь косвенно. Ибо весь текст сам по себе говорил: «Я тебя люблю». Разве не так?

Петра снова выключила свет, но продолжала держать в руке листок – последнюю весточку от Боба.

И засыпая, она вдруг поняла: когда Питер произнес эти слова, он вовсе не читал письмо.

От: PeterWiggin%[email protected]

Кому: ValentineWiggin%[email protected]/AuthorsService

Тема: Поздравляю

Дорогая Валентина!

Я прочитал твой седьмой том и должен сказать: ты не только выдающийся писатель (о чем мы всегда знали), но также всесторонний исследователь и проницательный честный аналитик. Я хорошо знал Хайрама Граффа и Мэйзера Рэкхема до самой их смерти, и ты относилась к ним справедливо. Вряд ли они стали бы оспаривать хоть слово в твоей книге, пусть порой и выглядели в ней не лучшим образом, – они всегда оставались честными людьми, даже когда врали на чем свет стоит.

Работы на посту Гегемона в последнее время не так уж много. Последнее реальное военное вмешательство потребовалось больше десяти лет назад – из-за последней вспышки племенной вражды, которую мы сумели подавить практически одной лишь демонстрацией силы. С тех пор я несколько раз пытался уйти в отставку – нет, погоди, я же говорю с историком! – два раза. Но меня не восприняли всерьез и продолжают держать на моей должности. Иногда у меня даже спрашивают совета, а я из вежливости стараюсь не вспоминать, как мы решали все вопросы в первые годы существования СНЗ. Лишь добрые старые США отказываются к нему присоединиться, но я надеюсь, что они избавятся от своего пунктика «не лезьте в наши дела» и примут верное решение. Судя по опросам, американцам надоело быть единственным народом в мире, не имеющим возможности голосовать на всемирных выборах. Возможно, я еще увижу весь мир формально объединившимся до того, как умру. А даже если и нет – мы добились мира во всем мире.

Петра передает тебе привет. Жаль, что ты не смогла с ней познакомиться, но таковы уж проблемы межзвездных путешествий. Скажи Эндеру, что Петра еще прекраснее, чем когда-либо, – пусть обзавидуется. А наши внуки столь очаровательны, что народ аплодирует, когда мы водим их на прогулки.

Раз уж зашла речь об Эндере – я прочитал «Королеву улья». Я слышал о ней и раньше, однако в руках не держал, пока ты не включила ее в конец своего последнего тома, но перед оглавлением, иначе я никогда бы ее не заметил.

Я знаю, кто ее написал. Если он может говорить от имени жукеров – он наверняка сможет говорить и от моего.

Питер.

Питер не в первый раз пожалел, что портативный ансибль так и не изобрели. Естественно, с экономической точки зрения в том не было никакого смысла. Да, его миниатюризировали насколько возможно, чтобы устанавливать на космических кораблях. Но ансибль лишь существенно упрощал общение через космическую бездну, экономя часы на связь внутри систем и десятилетия на связь с колониями и кораблями в полете.

Вот только на дружеские беседы эта технология рассчитана не была.

Остатки былой власти давали кое-какие привилегии. Пусть Питер уже разменял восьмой десяток – в разговорах с Петрой он часто называл себя древним стариком, – он оставался Гегемоном, и титул этот когда-то означал огромную власть: атаки боевых вертолетов и передвижения армий и флотов, наказание агрессоров, сбор налогов, обеспечение прав человека, борьбу с политической коррупцией.

Питер помнил те времена, когда титул Гегемона всего лишь в шутку дали мальчишке-подростку, который умел писать умные вещи в сети. И он, Питер, облек этот титул настоящей властью. А потом, постепенно передавая свои функции другим официальным лицам СНЗ – или «мирового правительства», как его теперь часто называли, – он вновь превратил свой пост в номинальный.

Но никоим образом не в шуточный. Ни о каких шутках не могло больше быть и речи.

Пусть и не шуточный – но необязательно такой, о котором будут вспоминать добрым словом. Еще оставались в живых многие, кто помнил Гегемона как сурового властителя, разбившего их мечты о том, как должен быть устроен мир, – обычно являвшиеся кошмаром для всех остальных. К тому же он часто подвергался нападкам историков и географов и знал, что так будет всегда.

Проблема с историками заключалась в том, что они могли выстроить стройными рядами все данные, но постоянно теряли из виду суть, продолжая изобретать самые странные мотивы человеческого поведения. Например, в одной из биографий Вирломи ее изображали идеализированной святой и вменяли Сурьявонгу в вину бойню, которой закончилась ее военная карьера. Не важно, что Вирломи сама отреклась от подобной интерпретации, написав об этом по ансиблю из колонии на Андхре. Биографов всегда раздражало, когда объект их исследований оказывался жив.

Но Питер не тратил времени и сил на то, чтобы кому-либо из них отвечать – даже тем, кто яростно на него нападал, обвиняя во всем, что пошло не так, и приписывая все заслуги другим, если пошло как надо. Из-за подобных заявлений Петра иногда целыми днями кипела от злости, пока он не убедил ее больше их не читать. Но сам удержаться не мог. Впрочем, он не принимал близко к сердцу то, что о нем писали, – в конце концов, биографии многих людей вообще никто не писал.