Отроки переглянулись, но сделали, как он сказал.

Поднявшись на гриву, Лютомер велел двоим нести дозор, а остальные принялись за работу. Нарубили сухостоя и набрали валежника. Поставили шалаш, перед ним сложили костер, поодаль – еще два. Нарвали травы, устроили лежанки. Той же травой набили свиты, шапки и сменные порты, у кого были с собой…

* * *

Три костра, пылающих на гриве среди сосен, и правда было хорошо видно с реки. Вятичи заметили их издалека. Уже спускались сумерки, но еще можно было различить очертания берега.

– Вон та грива, где мы прошлый раз ночевали! – Начеслав указал вдаль. – Туда и будем править, да, Ярко?

– А вроде там огонь? – Ярко тоже вгляделся. – Видишь?

– Занято место! – отметил Тепляк. – Пошустрее нас кто‑то выискался.

А сообразив, кто именно там может быть, Ярко весь вспыхнул.

– Они! – Он обернулся к Начеславу. – Угряне! Больше некому! Кто еще тут будет ездить?

Скорее всего, он был прав: если бы впереди шел какой‑то торговый обоз, об этом знали бы в селищах ниже по Оке. Но жители окрест предыдущих ночевок никого не видели, и не удивительно: угряне возвращались домой с ценной добычей, стараясь остаться незамеченными.

– Видать, уже дома себя считают, – кивнул Живорад. – Не берегутся…

Лица посуровели.

– Что делать будем? – окликнул Ярко родич Смирен. – Драться на ночь глядя?

– Может, тут где пристанем и до утра обождем, а утром оглядимся? – предложил Собила.

– Пристанем и оглядимся, – сурово ответил Ярко. – Если их два десятка, как те двое сказали, то и ждать нечего. Вот‑вот угрянские земли начнутся, дальше они уже подмогу найдут.

– Все решили мы, Собила, нечего больше толковать, – осадил племянника Начеслав.

Вскоре показалась отмель, а на ней – четыре лодьи со сложенными еще мокрыми веслами. Пожитки оттуда были убраны, сети поставлены. Никаких сторожей при лодьях вятичи, сколько ни вглядывались, не заметили. И если сторожей и впрямь нет, то получится подойти скрытно: с гривы едва ли смогут разглядеть лодьи во тьме внизу.

С гривы долетало пение, хорошо слышное среди вечерней тишины.

Белу ручку ему подавай! Ярко стиснул зубы. Он старался не думать о том, что Семислава уже два дня находится во власти угрянского оборотня. И две ночи… «Плачет‑разливается», говорил Селяшка. Ярко не знал, что хуже: если оборотень увез Семиславу силой или если она сама ушла к нему. Он чувствовал равную ненависть и к оборотню, и к его добыче, но был обязан вернуть ее. Иначе, три раза осрамившись одним и тем же образом, в родных краях лучше не показываться. Куда уж в князи лезть! Только мать позорить таким сыном неудалым! «Дыряво твое сито…» Насмешки Доброслава резали сердце, будто нож. И даже то, что Доброславу отцова вдова тоже не досталась, не утешало: у того есть ее младшая сестра и пятеро детей от нее. И если он, Ярко, сейчас сплошает, то на дожинках по бокам Велесова снопа будут сидеть в венках из колосьев князь Доброслав и княгиня Борилада.

Свои лодьи вятичи на всякий случай отвели за ивняк и постарались не показываться из зарослей. Пару ловких отроков послали на разведку.

– Она там! – возбужденно доложили отроки, вернувшись. – Мы прямо чуть не к самым кострам подползли! Они спят уже почти все, только четверо у костра поют. И княгиня сама сидит.

– Как она? – дрогнувшим голосом спросил Ярко.

– Печальна. Голову понурила, лицо платком прикрыла, глаза утирает.

– А оборотня видели? – Ярко не хотел даже называть своего врага по имени.

– И его видели. Возле нее сидит, стережет. Ухмыляется. Свита на нем синяя, богатая…

– Пошли! – решил Ярко. – Луки приготовить. Окружаем гриву. Подбираемся скрытно, по моему знаку пускаем стрелы, потом бегом все в стан. Бейте всех, кто попадется. А княгиню я сам заберу.

Приготовив луки и наложив стрелы, вятичи бесшумно пустились в путь. Рассыпавшись редкой цепью, окружили гриву и поползли вверх. Пение в угрянском стане почти смолкло, только один голос еще выводил: «А я рожь не жала, в борозде лежала…»

Наконец Ярко и сам увидел стан. Костры угасали: котел уже был снят и стоял на земле в ямке, между двух полешек, из него торчала большая ложка. Вокруг теснились миски. Под сосной смутно вырисовывалась фигура женщины: та сидела, прислонившись к стволу, опустив голову и прикрывая лицо ладонью, будто в горестной задумчивости. Но это несомненно была Семислава: высокая, худощавая, в синей поневе, в которой ушла в тот день из Гостилова, с белым убрусом на голове и большим белым платком внакидку – точно так, как она носила этим летом, по обычаю вдовы.

Оборотня возле нее не было. Но потом Ярко разглядел, что у ног Семиславы кто‑то лежит. Пламя костра дернулось, отблеск на миг озарил плечо и рукав синей шерстяной свиты.

Прочие угряне спали на земле, укрывшись свитами и вотолами. Возможно, в другой раз Ярко насторожился бы, отчего все так тихо и неподвижно, но белая фигура женщины, будто луна в небе, сразу привлекла взгляд и потянула к себе. Она так близко, и путь к ней почти свободен.

Ярко поднял руку, собираясь дать знак. Мельком подумал: только бы чья‑нибудь стрела не попала в Семиславу! Но едва ли: женщину хорошо видно, целить будут в угрян.

И где‑то по краю сознания скользнула мыслишка: если Семиславу ненароком застрелят… Ни Лютомеру, ни Доброславу, ни другому какому лешему Святкина вдова уже не достанется. И если случайная стрела все же найдет ее белую грудь – это будет судьба ее, воля богов, больше ничто!

Он сам не смог бы сказать, за что так ненавидит женщину, которая всегда была с ним приветлива и недавно предпочла его Доброславу. Возможно, за то, что потом все‑таки обманула и сбежала. Может, за то, что не была Молинкой. А главное, за то, что ее желал Лютомер и потому на нее распространялась ненависть, которую Ярко уже год питал к подлому оборотню и всему его волчьему племени.

Ярко махнул рукой: отроки вокруг него встали, подняли луки, прицелились. Свет костров сюда не доставал, и с площадки стана их было невозможно увидеть.

– Бей! – яростно крикнул он.

Два десятка стрел рванулись на свет; часть вонзилась в землю или стволы, но больше половины попали в лежащих. В тот же миг вятичи, бросив наземь луки и выхватив из‑за пояса топоры, с диким воплем рванулись вперед. Одолев оставшиеся пятнадцать‑двадцать шагов, ворвались в полуосвещенное пространство и принялись рубить лежащие тела. Часть кинулась к просторному шалашу, укрытому ветвями и наброшенными вотолами.