Владимир вошел и, поднявшись по широкой пологой спиральной лестнице до вершины, увидел перед собою амфитеатром сходящиеся к центру круги красных сидений — соседние сидячие места не были отделены друг от друга подлокотниками и не имели спинок. И плоский потолок, и стены изнутри были столь же смоляне-черными, как и снаружи. Вместительный зал был полупустым и, хотя Владимир объяснял это тем, что он пришел слишком рано, так и не наполнился даже на половину. Володя изумился бы, узнай он, что среди посетителей не менее трети составляли одетые в штатское гвардейцы Императора. За прошедшие с последней подобной казни 300 лет жители Анданора все-таки немного отвыкли от подобных развлечений.

Вот тут-то Володя с обреченной легкостью в притерпевшемся к глубинным томлению и боли сердце впервые увидел настоящих стингров. Это были кровожадные даже на вид и издалека существа, напоминавшие, по земным меркам, крупных черепах на подвижных когтистых лапах с уродливыми, шипастыми — шипами вверх и в стороны — панцирями, на голых поверхностях которых будто проступали, как на средневековых щитах, геральдические разводы, обладавшие шеями гиен, и хорошо знакомыми Владимиру мордами, весьма натурально переданными шлемами элитных штурмовиков Особого отряда, проводивших захват Земли. Эти стингры были молодыми, как полагалось, иначе и зрелища не получилось бы; Владимир знал уже, что одна взрослая тварь способна часами преследовать бегущего человека и догнать его, как только обессилевшая жертва перейдет на шаг или остановится. Известны были случаи, когда зрелое чудовище в одиночку вырезало целые семьи поселенцев, начиная со взрослых мужчин, пытавшихся оказать сопротивление, и заканчивая дрожащими от ужаса детьми и женщинами, которых опытный стингр выслеживал по следам не хуже земной ищейки. Лазерное оружие было не в состоянии продырявить покровы стингра, и даже раскаленная плазма отражалась от его панциря. К слову, Владимир очень хотел взять с собой плазмомет, но, найдя среди страниц стереотекста правила посещения Зрелищного Центра, узнал, что тот был оборудован системой распознавания оружия — это было покруче, чем металлоискатели землян — и потому туда было в принципе невозможно пронести даже пластиковую взрывчатку. Попытка входа в Зрелищный Центр вооруженным уже сама по себе являлась тяжким преступлением — нарушителю могли вменить даже покушение на Императора, так как Император волен был явиться в зал во время любого зрелища.

Всего стингров было восемь — казалось, они, сглатывая слюну, плотоядно осматривали зрителей, словно кошки, любующиеся недоступными для них птичками.

Собственно сцена была метра на четыре ниже уровня первого ряда. Володя смекнул, что это для того, чтобы даже самый ловкий преступник был не в состоянии выбраться, выпрыгнуть, выкарабкаться наружу.

* * *

Удар гонга тяжелым колоколом возвестил начало действа. Из громкоговорителей полилась анданорская речь распорядителя представления — приятный бархатный баритон со зловещими металлическими нотками. Володя с трудом понимал его речь, переполненную высокопарными эпитетами в адрес божественного Императора, — голос не сказал ничего нового, повторив приговор, разве что Лея за добровольное свое признание удостоилась послабления своей участи — ей будет сохранено все ее имущество и род ее не будет покрыт бесчестием.

«Наверное, Лея в восторге от милости Императора», — с внезапной злобой подумалось Володе, и он сам удивился своему порыву. Впрочем, знатоки истории Анданора были готовы к подобному обороту — ведь и в рекламном ролике терзаемая стинграми девушка была в белой юбочке, — а если бы Леин род оказался опозоренным предательством, то ее казнили бы как рабыню — голой и гладко выбритой. Внезапно свет прожекторов сконцентрировался на ничем не примечательном на первый взгляд участке нижней стены, ограждавшей сцену. И вот, будто прожженная лучами направленных ламп, тонувших в бархатно-черном покрытии, там появилась щель, а затем стало понятным, что это створки, раздвигаясь, образуют проход, достаточно широкий, чтобы в нем, плечом к плечу, могли разместиться три силуэта, ослепительными пятнами засиявшие там в безжалостном свете. Два стоявших по бокам человека сияли золотым чешуйчатым блеском, посредине же Володя с замиранием сердца увидел женский силуэт в белоснежном коротком одеянии. Володя сразу почувствовал свою Лею. И даже испытал глупую детскую радость — вот, мол, довелось-таки свидеться…

Володя много раз уже думал, как состоится их последняя встреча. Увидит ли его Лея, узнает ли; Володя спешно коснулся своей шеи, делая прозрачным фильтрующий колпак, однако он отлично понимал, что Лея не сможет сейчас разглядеть даже стингров, в распоряжение которых спустя так немного времени поступит, не то что лицо одного из зрителей в первом ряду. Девушка была буквально ослеплена светом прожекторов и оттого выглядела еще более растерянной и испуганной, чем была в действительности, — следуя древнему ритуалу растерзания, пленника перед казнью выдерживают несколько часов в комнате, полностью лишенной какого-либо освещения, и выводят затем под мощный залп света, чтобы вся Империя видела преступника, раздавленного до полной потери самообладания.

Растерзание стинграми — древняя церемония, и анданорские роды тюремщиков не забыли сквозь прошедшие века множества тайных приемов, имеющих одну-единую цель — как можно ниже опустить казнимого в глазах всей Империи, трансформируя жалость в презрение и превращая в брезгливость сострадание. Этот трюк с ослеплением преступника был адресован прежде всего зрителям стереовидения. Палачи, чья одежда переливалась золотыми чешуями в свете ламп, имели на глазах контактные линзы выборочной прозрачности, служившие во тьме прибором ночного видения, усиливающим сигнал, а на сияющем солнце или вот сейчас, когда прожектора били по глазам с кулачной силой, уменьшая яркость до приемлемой, и оттого-то их лица имели сейчас вполне осмысленное, человеческое выражение. Ведь по всем каналам стереовидения давали сейчас объемные лица Леи и ее тюремщиков крупным планом, и все могли видеть, как та, следуя сценарию, закрывала слезящиеся глаза ладонью от потоков безжалостного света, вызывавшего острое слезотечение и мучительную боль в глазных яблоках. Кое-кто из военных преступников древности выходил на сцену по этой самой причине с величественно закрытыми глазами; но этот прием, так же как и прочие тайные хитрости ритуала и способы противодействия им, не преподавали ни по Истории Анданора, ни по Военному Делу.

Томившиеся в заточении стингры словно по команде принялись грызть металлические, космолетной прочности прутья, при этом раздавался такой скрежет, что Владимиру показалось, будто его специально усиливают через динамики. Ничего подобного — звук действительно был сам по себе таким громким и пронзительным. Зрители стереовидения с интересом разглядывали сейчас непривычную парадную одежду палачей, которую те надевали лишь для проведения публичных казней. Служители были в красивых, расшитых золотом ливреях и могли бы напомнить землянину то ли лакеев у знатных господ прошлых земных веков, то ли — и это точнее — швейцаров у входа в дорогие рестораны. Это были старшие императорские палачи, и даже сложно себе представить, скольких взяток, интриг, а порой и крови потребовалось им, чтобы достичь мыслимой для них вершины своего рода, рода тюремщиков. Ведь палачей на Анданоре были сотни, тюремщиков — многие тысячи. А эти, следуя профессиональной поговорке «плох тот тюремщик, что не мечтает стать палачом», сумели стать с не только палачами, но лучшими из лучших, и вот сейчас, на этом зрелище, таком редком на современном Анданоре, они чувствовали себя словно участниками великого парада, оттого-то их лица и сияли такой сосредоточенной, сдержанной радостью. Каждый из них знал и то, что навсегда войдет в историю Анданора, и то, что все их родственники и знакомые сейчас записывают трансляцию казни на стереофоны. Но исполненные гордостью палачи не забывали о своих обязанностях, напротив, они делали свое дело со скрупулезной точностью и филигранным изяществом, чтобы их триумф не стал их позором, допусти кто-либо из них какую-нибудь оплошность. Они торжественным шагом вывели Лею в центр сцены, составлявшей в диаметре метров пятьдесят, и остановились.