«На все Твоя воля, Господи», — подумал Владимир и, вполне готовый к смерти, встретился взглядом с Леей. И также вынес из этого секундного прикосновения душ спокойную уверенность правильности бесповоротно совершенного выбора. Володя ощутил, как всякая недосказанность ушла из их отношений, и неважно даже было, что встреча была прощальной. Ему почти казалось, что они уже встретились после всех мук и самой смерти по другую сторону тоннеля, в сиянии того, иного, вечного света. Сама материя реальности, со всеми ее стинграми и прожекторами, казалась ему сейчас зыбкой завесой сна — настоящим в ней был лишь этот несказанно емкий взгляд, несущий в себе больше чем благодарность и даже любовь — в нем сияло какое-то особое, простое и полное чувство, более значимое, чем сама жизнь.

* * *

Император, наблюдавший за казнью из своего дворца, наконец-то увидел того, кто был действительной причиной мора, опустошавшего теперь столичную планету его Империи, истинного виновника изощренного заболевания, заставлявшего опасаться за свою жизнь даже его собственную царственную особу. Повелитель Империи знал, что рано или поздно это должно было случиться. Изящная комбинация с ловлей на живца не могла не обернуться богатым уловом. Итак, на сегодня представление явно было закончено. Казнить-то всегда успеется. Если бы эпидемию к этому моменту уже удалось остановить, то Император мог бы позволить своим подданным в полной мере насладиться страданиями и болью этой пары. Но не теперь.

«Нет лучшего лекаря, чем отравитель», — гласит анданорская поговорка. И если сейчас земной партизан отправится по частям в большое путешествие по желудкам хищных тварей, то народ, не без помощи Ктора, наверняка припомнит Императору древнюю мудрость, если эпидемия не будет остановлена. Тем более что увлекательная интрига с репортажами о поимке и допросах земного партизана должна была если не отвлечь анданорцев от мучительного страха перед лихорадкой, то хотя бы немного скрасить их досуг.

— Остановите казнь! — властно велел Император.

Однако Ктор, который должен был в то же мгновение передать указание владыки Империи в Зрелищный Центр, медлил. По анданорской традиции, одной из тех, ненавистных Императору, что заставляли его делиться частью власти со жрецом, связь с распорядителем торжеств осуществлялась через перстень, нанизанный именно на жреческий палец. Император заметил в глазах жреца страх перед своей царственной особой пополам с ненавистью и коварством. Неприятная, удушающая смесь.

— О повелитель! Но казнь уже началась, и не в традициях Анданора… — начал было жрец тянуть драгоценные секунды. О, как он хотел бы сейчас, чтобы стингры прикончили этих двоих прямо на сцене! Любая ошибка Императора могла заставить народ увидеть именно в нем, Кторе, своего истинного защитника и покровителя. Однако взгляд Императора, упавший на Ктора, был таким, что жрец, осознав, что перегнул палку на этот раз, торопливо вскинул руку с перстнем к покрывшимся предательским трусливым потом губам и распорядился прекратить зрелище. И если голос жреца заметно срывался от страха, то сердце билось в бессильной злобе заключенным в грудную клетку стингром, словно обгладывая ребра изнутри. Ктору показалось, что оно того и гляди выскочит наружу и загрызет Императора, сделает, наконец, то, чего Ктор все еще не мог себе позволить.

К слову, Император был статным, высоким, мускулистым и широкоплечим мужчиной средних лет, с короткой жесткой бородой и не предвещавшим ничего доброго взглядом выразительных, изумрудных, как у смертельно ядовитой анданорской снежной змейки-лиссандры, глаз. Жрец же — небольшого роста, узкий в груди, был потомственным вершителем воли богов Анданора, из которых одним из самых почитаемых был сам Император. Император не имел имени, иначе все хвалебные песни и гимны в его честь пришлось бы переписывать, когда место очередного умершего носителя высочайшей власти Анданора занимал преемник. А так — даже самые древние песнопения в честь Императора не теряли своей актуальности до нынешних времен.

В общем-то, в делах светских, каковым являлась казнь, распоряжался всем исключительно Император. Жрец сейчас явно переступил границы своих полномочий.

— Известно ли тебе, Ктор, — глубоким спокойным голосом начал Император после внушительной паузы, — что твоя заминка могла нарушить мои планы и, стало быть, граничит с изменой Анданору?

— Да, Император, — откликнулся жрец, успевший уже пасть перед повелителем на колени и сконцентрировавший взгляд, как подобает в подобных случаях, на носке левого императорского сапожка, шитого из черной кожи, с россыпями бриллиантов, мелких и крупных, символизирующих звездное небо.

— Следовательно, я готов рассмотреть твои извинения, — подбодрил божественный Ктора голосом, не предвещавшим добра.

— Мне нет оправданий, — заученно, без малейшей паузы откликнулся жрец. — Простите меня, благодатнейший, недостойного. Моя голова всегда в вашей ладони, ваш меч всегда у моей шеи.

Император имел полное право убить Ктора за такое своеволие, но оба знали — если он умрет, то Анданору не избежать гражданской войны. Жрецы любят Ктора. А народ не будет знать, за кем ему идти. В истории Анданора было три гражданских войны, произошедших вследствие умерщвления Императором Верховного жреца. Две из них кончились победой Императора; в результате третьей каста жрецов ликвидировала старого Императора и посадила на престол своего ставленника из императорской фамилии. Ктор справедливо предполагал, что едва ли Повелитель пойдет на конфронтацию теперь, когда эпидемия ослабила и деморализовала Империю.

Тем временем Император зевнул и как ни в чем не бывало продолжил смотреть на площадку стереовизора. Из-за этой же самой эпидемии Император и не смог лично присутствовать в Зрелищном Центре. Ктор читал секретный доклад касты Анданорских Здравохранителей. Он был неутешителен.

Впрочем, у жрецов также покуда не выходило задобрить богов. Ктор обращался и к каждому из 10 высших богов, им были принесены человеческие жертвы; младшие жрецы обращались поименно к каждому из 100 великих богов, закалывая в жертву животных всех известных планет; даже каждому из 1000 служебных божеств были принесены в жертву курения священных трав и прочтены заклятия по полному чину; не помогало ничто. Ктор удовлетворенно услышал зевок и понял, что прощен. Жрец поднялся с мраморных плит тронного зала дворца и взглянул на площадку стереовизора.

Сразу же после реплики жреца, брошенной в перстень, из сцены выросли прутья, отгородившие Владимира и Лею от хищников. Маленькая, уютная, двухместная клетка. В которой Володя и Лея были теперь вдвоем.

А о том, что последует дальше, думать не то что не хотелось — не моглось. Сейчас, на сцене, под лучами прожекторов, Володя ощущал, что они с Леей теперь одни — совсем одни. Володя знал, что эти, не Императором — Богом — дарованные им секунды принадлежат только им, никому больше. Словно опять они плыли в космосе в двухместном звездолете, почти вне времени и почти вне пространства. Жаль, что скоро все-таки придется расставаться — Володя сейчас ощущал Лею так ярко, так остро, как никогда раньше. Даже минуты близости не дарили Володе такого острого единения с возлюбленной, как эти странные, запредельные какие-то мгновения, будто проводимые ими в тишине и покое в самом центре бурного циклона, в который давно уже превратилась их жизнь.