Лея вдруг мучительно прочувствовала, как прекрасна жизнь, всякая жизнь, она запоздало решила бороться до конца — без надежды, какое там — просто оттого, что так она сможет пожить еще хоть немного подольше. Этого хотела она вся. Ее тело. Ее разум. Ее кровь, которая все еще, не считая пятна на платье и сцене, текла по ее не разорванным, не разжеванным в кровавую жвачку венам.

Лея подумала лишь — как жаль, что прежде я была так глупа, что не поняла вовремя, какое это счастье — просто жить. Вдыхать воздух. Пить воду. Смотреть на закаты и рассветы. Она сейчас была вся едина, в одном могучем порыве к жизни, навстречу свету и теплу этого мира. Она, со слезами отчаяния и раскаяния, поняла, что среди россыпей истинных и мнимых ценностей, которыми обладает и которые выдумывает себе человек, жизнь выше и сладостнее всех прочих, вместе взятых. Тем временем императорские палачи удалились туда, откуда так недавно вывели Лею, еще не любившую жизнь так страстно, как сейчас, и в тот миг, когда створки дверей сомкнулись за их расшитыми золотом спинами, стингры оказались на свободе. Слаженными машинами убийства громоздкие ящеры с раздвоенными хвостами стали синхронно приближаться к замершей маленьким беззащитным зверьком Лее. Инстинкт безошибочно подсказал девушке, куда ей бежать — она рванула в щель между передними тварями, когда до них оставалось метров пять. Стингры развернули ей вслед воронковидные раструбы своих уродливых ртов и зловонно расхохотались девушке вслед, как гиены. А один из них, выпучив глаза, отчетливо прокричал по-анданорски: «Арзан бара, Арзан бара!», что в переводе означает «Лови его, лови его!».

Владимира, когда он услышал голос стингра, пробила ледяная оторопь. Да и анданорцам, знавшим, что стингры являются искусными подражателями звукам, как земные попугаи, стало не по себе. На Анданоре даже легенда, или, скорее, быль есть про девочку и ее маму. Мама была сильной и красивой женщиной, способной увернуться от молодых стингров — ну прямо как Лея. А девочка ушла за ягодами на болото и не вернулась. А мать пошла искать свою дочку и звала ее по имени. А в ответ до женщины донеслись крики дочери: «Мамочка, скорее! Мамочка, спаси меня!» И женщина пошла на голос. Она пыталась разговаривать с дочерью, но в ответ слышалось только «Мамочка, спаси меня!» да «Мамочка, скорее!». И женщина — которой жить бы да жить — убедила себя, что дочка просто не слышит ее — ветер, что ли, слова сносит. И зря — стингры заманили ее в трясину, и когда она хорошенько, по колено, увязла, появились из тьмы. И перед тем как приступить к трапезе, одно из исчадий ада сказало:

— Мамочка, спаси меня! Мамочка, скорее! — и потом запустило зубы в бедро несчастной.

Наверняка «Лови его» кричали загонщики, отлавливающие стингра, но даже для тех, кто знал о звукоподражательных способностях чудовищ, это звучало более нежели диким. И вновь стингры сомкнули свое кольцо, и опять Лея, с грацией лани, вздымая воздушное покрывало невесомой юбочки, ушла от их зубов, шипов и когтей. Лея двигалась на редкость красиво, великолепно владея телом. Но, разумеется, это уже не могло изменить развязки. Скоро тело Леи должно будет, слой за слоем, лишиться мягких тканей и продемонстрировать взаиморасположение органов внутренних. Дело в том, что стингры сперва объедают кожу и жир, затем лакомятся мышцами и лишь позже принимаются за кишки, к тому моменту разложенные на сцене для всеобщего обозрения, на всех этапах жадно втягивая длинными, трубкообразными языками пульсирующими струями бьющую из тела кровь. Так что скоро зрелище неминуемо превратится в подобие анатомического театра, но не над мертвым, а над очень долгое время способным на различные движения, конвульсии и крики полуживым телом без пола и имени. Слюна стингров, как знали на Анданоре, содержит целый ряд веществ, будто специально намешанных туда чьей-то злой волей, — там нашлось место и для обезболивающей компоненты, но притупляющей страдания ровно настолько, чтобы жертва не умерла и не потеряла сознание от болевого шока, но испила их чашу до дна. Тут и вещества, способствующие свертыванию крови — но не более, чем это нужно для того, чтобы добыча не скончалась от ее потери…

Лея продержалась 54 земные минуты — рекорд для женщины. И, наконец, обессилев, дала загнать себя в угол. Все знали — и Лея, и зрители, и сами болотные твари, — что после первого же укуса за ногу жертва, даже сумев вырваться, утратит свою прыть и через считанные минуты на сцене будет корчиться окровавленное, обезличенное тело, медленно объедаемое стинграми со всех сторон. Стингры — твари неторопливые и за один раз откусывают от поверженного тела совсем небольшие фрагменты. Обыкновенно от первого укуса до последней конвульсии проходило не менее получаса, на протяжении которых стингры откусывали, рвали и вгрызались в живую плоть, перекрывая своим ревом и хохотом вопли и стенания разделываемой жертвы. Если же погибающий человек сумеет сказать что-нибудь членораздельное, то какой-нибудь из стингров мог начать, подняв ввысь окровавленную морду, повторять горестные слова, а другие своим гиеньим хохотом будут откровенно потешаться над его последними словами. И уж во всяком случае они будут имитировать крики и стоны несчастной, словно сознательно передразнивая умирающую. В своих пристрастиях они похожи на земных кошек — им действительно доставляет удовольствие, когда жертва не умирает сразу, а долгое время кричит и аппетитно ползает, брызгая кровью.

Володя видел, что Лее уже явно не пробиться из своего угла — разве что по усеянным шипами спинам черепах, — но Лея была босой и наверняка накололась бы на острие панциря стингра. Володя сам давно бы уже прыгнул на эту страшную, роковую сцену, но и ему так остро сейчас хотелось жить, так мечталось избежать стингров, хокса и пыток, что он будто застрял где-то посредине, следя за страшным, немыслимым и завораживающим зрелищем.

Однако в этот критический момент он понял, что более не может оставаться между двух путей, что должен выбрать между жизнью и смертью, между Леей и всем остальным миром, до отвращения чужим и бесприютным теперь.

И вот тут-то он увидел, как обессилевшая, загнанная в угол Лея принялась махать на подступавших к ней стингров рукой, странно махать, крестообразно; Владимиру показалось, что мир его внезапно то ли перевернулся, то ли напротив, обрел устойчивость.

— Господи Иисусе, помоги! — закричала Лея, поскольку чудесные спасения христиан, отданных на растерзание львам, вычитанные ею в Володиных книжках, были единственным, что пришло в ее голову последней соломинкой для утопающего. — Христос, спаси меня от этой смерти!

Лея кричала по-русски, ее предсмертно спекшиеся губы рождали слова невнятной скороговоркой, не расшифрованной ни Императором, ни даже в оккупационном штабе на Земле. Анданорцы знали, что все что-то кричат такой момент. Ну там, маму зовут или еще чего. Это было естественно и бесполезно — зрелище явно переходило к кровавой развязке. А вот Владимир понял!

«Господи, помоги нам, грешным», — подумал он спокойно и холодно, за малую долю мгновения. А еще через секунду Владимир соскочил уже на залитую светом прожекторов, находящуюся в перекрестье восьми стереокамер с детекторами запаха сцену. При падении с четырехметровой высоты он серьезно повредил ногу. «Вот и хорошо, — откликнулась столь же холодная, спокойная и стремительная мысль. — Не будешь бегать зря по сцене». Однако к Лее подкондылять он каким-то образом все-таки ухитрился. Стингры, судя по всему, одобрительно отнеслись к появлению новой, теплой, живой добычи — Владимира же накрыла волна созданного ими панического страха, парализующего волю и заставляющего бесцельно бегать от них по сцене просто из пронзительной любви к тонкой нити жизни, готовой оборваться здесь и сейчас. Владимир же, теперь отчего-то ощущавший мертвящий ужас смерти откуда-то со стороны, ощутил какое-то неопределенное чувство облегчения, словно наконец-то сумел сделать действительно правильный выбор. Сомнения, терзания — все это осталось позади. Сладостное ощущение, что от него уже более ничего не зависит, позволило Владимиру глубоко и свободно вздохнуть сейчас, как человеку, только что сбросившему с плеч непомерную тяжесть.