Возможно, на пике своей карьеры, Мариньи был движим еще одним чувством: чувством признательности к тому, кто, как мы сказали, в нужное время оказался в нужном месте и помог, если не сказать позволил, юному Ангеррану начать свою деятельность при дворе короля. Но признательность, как и королевские интересы, двигали Мариньи исключительно одновременно с его собственной выгодой.

Мы не знаем, состоялось бы это путешествие или нет. Смерть короля и крах камергера лишили Фревиля шанса быть избранным. Не вдаваясь в размышления о том, что могло бы быть, все же позволим себе предположить, что, если бы король не умер, Мариньи благодаря своей предприимчивости стал бы арбитром европейской политики; благорасположение к нему короля усилилось бы за счет того доверия, что испытывал бы к нему папа, и наоборот. Двойные имперские выборы октября 1314 г. обеспечили бы как папе, так, следовательно, и Мариньи возможность оказывать значительное влияние на историю Империи.

Уже это подготавливало крах Ангеррана, но в. то время никто не мог предвидеть такого поворота событий. Мариньи вполне мог поздравить себя с быстрым и абсолютным успехом, поскольку в истории смутных времен вряд ли можно подыскать много подобных примеров.

В рамках обсуждения роли Ангеррана де Мариньи во внешней политике короля необходимо выяснить, что действительно являлось заслугой Мариньи, а также как и в каких областях развивалась его деятельность. Таким образом, мы последовательно рассмотрим идеи дипломата, средства, которые он использовал для достижения своих целей, рост его влияния, изменение характера его политики и наконец, подведем окончательный итог.

Вначале мы предполагали отдельно проанализировать политические взгляды камергера, но нам пришлось отказаться от этой затеи: в соответствии с результатами отложенного на потом (a posteriori) исследования, которое мы провели на основе голых фактов, не обращаясь к неизвестной нам в целом сфере идей Ангеррана, мы были вынуждены заключить, что у нашего героя не было никаких политических убеждений. Впрочем, это и неудивительно: как мы не раз говорили, Мариньи никогда не был ни теоретиком, ни легистом. Ему, человеку дела, сформировавшемуся в действии и обладающему огромным опытом, который приобретался им постепенно, по мере роста его компетентности, были чужды юридические теории и любые предвзятые мнения. Для этого «эмпирика» существовала только одна действительность: интересы короля, финансовая, домениальная, экономическая выгода, а также в какой-то мере личное благосостояние. Именно в соответствии с материальной выгодой он выстраивал свою дипломатическую деятельность, стремясь добиться нужного результата и используя для этого любую возможность. Естественно, что при столь прагматичном методе работы Мариньи часто было необходимо обладание широкими полномочиями, непременным атрибутом его относительно неустойчивой политики – стоит только вспомнить о предложениях, которые он одно за другим делал Людовику Неверскому в августе 1311 г., – и что порой ему приходилось совершать явно противоречивые поступки, как, например, по отношению к фламандским городам в 1314 г. (или по отношению к французам, когда он начал переговоры, не позволив французской армии напасть на фламандцев, хотя и грозил этим несколькими неделями ранее в письме к Симону Пизанскому.

Очень часто его влияние в экономической и финансовой сферах определяла его политическую и дипломатическую деятельность. Этим объясняется то, что он предпочел переговоры военным действиям, выступил против имперской политики короля в 1314 г., а также то, какое решение он для себя принял в отношении имущества тамплиеров и крестового похода. Несомненно также, что личные амбиции Ангеррана во многом определили неоднократно продемонстрированный им пацифизм, что нам a priori доказывает письмо к Симону Пизанскому текст которого не позволяет заподозрить его автора в малодушии. Ангерран стремился укрепить позиции короля, чтобы тем самым облегчить задачу посланникам, проводившим переговоры. При этом нужно было избежать необходимости начинать военные действия, которая на некоторое время предоставила бы командующим армией в первую очередь принцам, преимущество над дипломатами и, в частности, над Мариньи, что исключительно неблагоприятно повлияло бы на его политический вес. Мир, установить который было непросто, а поддерживать еще сложней, был все же предпочтительней войны, которая свела бы на нет все полученные преимущества и лишила бы Мариньи власти.

Описать в общих чертах процесс роста влияния Мариньи довольно легко. По воле обстоятельств и короля он занялся делами Фландрии, но, необходимо заметить, что он попал в эту сферу политики во многом потому, что ею в то время не интересовались те, с кем молодой камергер при всем желании не смог бы помериться силами, то есть легисты. Последовав, например, за Ногаре, Мариньи надолго остался бы безвестным исполнителем чужих приказов. Лишь отличившись в той политической области, которую на тот момент никто из власть имущих не считал своей «вотчиной», Мариньи смог увеличить свое влияние и чуть позже начать конкурировать с Ногаре.

Решение фламандских проблем привело Ангеррана к довольно плотному общению с папским двором, с которым он контактировал также и в качестве камергера. Именно тогда его заметил Климент V. Это, по всей видимости, произошло не только благодаря дипломатическому таланту Ангеррана, его блестящим умственным способностям, в которых он никогда не давал повода сомневаться, или внушаемой им симпатии. Папе также необходимо было поддерживать дружественные отношения со двором Филиппа Красивого, и союзников в этом деле он стал искать среди новых людей.

Итак, в начале своей политической деятельности, примерно с 1307 по 1310 г., Мариньи предстает перед нами пока еще в скромной роли королевского советника. Более того, он был всего лишь исполнителем, не обладавшим никакими полномочиями, помимо определенных миссией, и чаще всего ему представлялась возможность поучаствовать в самых незаметных делах.

Но вскоре осведомленность Мариньи и приобретенные им связи как при папском дворе, так и в Совете, позволили ему развить бурную деятельность в вопросах, не имевших никакого отношения к Фландрии. Речь идет о разбирательствах относительно имущества тамплиеров, коронации Генриха VII и заключении с ним договора. О Мариньи стали говорить. Теперь он уже мог предпринять попытку – причем удачную – превзойти и заменить Ногаре. Король в его лице получил дипломата, пользовавшегося особой милостью Климента V, следовательно, гораздо более полезного, чем Ногаре, Плезиан или Колонна, ожесточенность которых уже порядком надоела Филиппу IV, не говоря уже о том, что она не могла принести ему никакой пользы. Впрочем, у Мариньи была, по крайней мере, одна веская причина заняться хотя бы одним из вопросов, находившихся в ведении понтифика: дело об имуществе тамплиеров прежде всего, представляло собой финансовую операцию, для проведения которой он подходил гораздо больше, чем канонисты или казначеи, которые не имели никакого понятия о дипломатии. Наконец, напомним, что госпитальеры, несомненно, указали Мариньи на выгоду, которую он мог извлечь для себя из этого предприятия, и именно это повлияло на то, с какой ловкостью и как блистательно он завершил это дело, – впрочем, к огромному удовольствию короля.