Мариньи стал более терпимым по отношению к фламандцам, и это изменение тактики короля, отмеченное Фанк-Врентано,[1290] легко объясняется необходимостью сохранить ту выгодную, но очень неустойчивую позицию, которая была обретена после заключения Понтуазского договора. Учитывая неизменно враждебное отношение Роберта Бетюнского и Людовика– Неверского, необходимо был заручиться поддержкой городов во избежание конфликта, который поставил бы под удар все предыдущие политические завоевания Именно поэтому жителям Брюгге 26 апреля 1314 г. объявили, что привилегии, дарованные горожанам Гента, Ипра и Поперинга, никоим образом не повредят их правам, которые они уже собирались отстаивать. Таким образом, была подтверждена солидарность городов Фландрии, а городам, которым ранее всех сделали послабления а выплатах, предоставили еще одну отсрочку, для того чтобы не вызывать раздражения у сторонников короля. Доля выплаты Гента Ипра и Поперинга не увеличилась, но уменьшилась сумма, взыскиваемая с Брюгге. Письмо, в котором жителям Брюгге была засвидетельствована королевская милость, написали по распоряжению Мариньи и Латильи, что следует из формулировки, подобной которой нельзя было встретить во времена влияния Ногаре: «Per vos et dominum Marregniaco».[1291] Но в данном случае пострадали интересы Роберта Бетюнского. При дворе он пожаловался на то, что его обманули, и отказался продолжать переговоры до тех пор, пока ему не вернут три города; кроме того, он заявил, что деньги были уплачены Мариньи.[1292] Это совершенно неправдоподобно, так как граф не мог собрать эту сумму – при том что ежегодные выплаты практически невозможно скрыть – в 1313 г., точно так же, как не смог этого сделать за семь лет! С другой стороны, еще сложнее представить себе, что граф заплатил некоторую сумму в погашение этого долга в надежде вернуть себе города, не потребовав никакой расписки. Наконец, граф Фландрии отказался от этих упований, подписав договор 13 июля 1312 г. Вероятно, нужно считать это всего лишь одной из ошибок в поздних хрониках.

Таким же образом мы объясним то, что в «Хронографии» и «Историях и хрониках» рассказывается о событиях, относящихся к 1313 г., как если бы они произошли годом позже в Аррасе, учитывая, что кардинал-легат не мог там присутствовать летом 1314 г. во время заседания конклава.[1293]

В Эльшене состоялась встреча Мариньи с Людовиком Неверским (дата неизвестна),[1294] затем, в конце июня 1314 г.,[1295] Мариньи побеседовал с братом Симоном Пизанским, которому он позже написал письмо, намекая на эти две встречи. О чем же шла речь? Мариньи прежде всего стремился к тому, чтобы во Фландрии воцарился мир. и советовал Людовику Неверскому прекратить сеять смуту. Но в июле фламандцы захватили потерянные в 1312 г. территории потерпев неудачу под Турне, стали готовиться к осаде Лилля.[1296]

Именно тогда, 30 июля 1314 г., Мариньи отправил письмо Симону Пизанскому, капеллану Наполеона Орсини, кардиналу-диакону церкви Св. Адриана, доверенному лицу Людовика Неверского.[1297] Автор этого послания предстает перед нами не «сторонником заключения мира любой ценой, слишком уверенным в себе, чтобы казаться провидцем», как выразился Ж. Пти,[1298] а проницательным человеком, с насмешкой наблюдающим за попытками дипломатического шантажа, которые тайный агент Людовика Неверского предпринимал для того, чтобы напугать его, заставив поверить в неиссякаемость мощи Фландрии. Для обоих собеседников переговоры были предпочтительней войны, но брат Симон попытался обмануть королевского камергера, чтобы захватить первенство в диалоге.

Мариньи действительно получил ответное письмо брата Симона, в котором он сообщает, что фламандцев обуревает желание драться. Безусловно, подобный пыл поддерживает в них летняя жара, заявил камергер. Результаты переговоров в Аррасе не стоит обнародовать во Фландрии в данной ситуации. Не стоит этого делать и в Париже, поскольку французы также ждут не дождутся настоящей драки. В таком случае лучше подождать 15 августа, будет не так жарко… Впрочем, Людовик Неверский вскоре увидит настоящую сущность фламандцев и тогда пожалеет, что не послушал Мариньи.[1299] Что же касается планов внезапной атаки на французские города, к чему они приведут, станет ясно, когда армия будет сформирована; брат Симон может и не верить Мариньи, но он все же должен посмотреть правде в глаза.[1300] Королевство не готово к тому, что его будут делить; Людовик Неверский поймет это, как только вернет себе Лилль и Дуэ! О претензиях Людовика Неверского на корону Германии Симон Пизанский написал, что они вот-вот завершатся успехом, что все уже давно улажено и остается только заплатить, что не составит никаких проблем. Грешно рассказывать подобные небылицы; Мариньи лучше чем кому бы то ни было известно, как у фламандцев обстоят дела с деньгами, людьми и могуществом. Кроме того, он прекрасно знает, что об этом думают электоры. Поэтому пусть брат Симон впредь воздержится писать ему чепуху такого рода:

Не похоже, что это ответное послание составил наивный человек, и еще менее того – предатель, как посчитали некоторые исследователи, а Бутарик, основываясь на их высказываниях, предположил, что это письмо – подделка, составленная врагами камергера, желавшими дискредитировать его.[1301] Так и Молинье, ни разу, по собственному признанию, не видевший этого письма, посчитал его сфабрикованным.[1302] Мы же тем не менее убеждены в его подлинности.