— Не посмели они меня тронуть.

— А я так боялся за тебя, Нэнс. — Он отвернулся, вытер глаза. Потом повернулся к ней опять — вроде бы справился с волнением.

— Сожгли меня, — пожаловалась Нэнс.

— Как услышали о приговоре, тут же и решили.

— Шон Линч постарался.

— Он вернулся, а жены нет как нет. И денег тоже. Он прошлой ночью сюда заявился. Злой как черт.

— Кейт Линч исчезла?

— Украли ее. Он голову потерял, так взбеленился, Нэнс. Решил, что без тебя тут не обошлось. А я помешать не сумел.

— Понятно.

— А пытался… — Питер прикрыл глаза рукой. — С ним целая ватага крепких мужиков была. Ты уж прости.

— Ты не виноват. — Она коснулась его плеча, и он склонился к ней.

— Ты никогда мне зла не делала. И никому не делала.

Так сидели они среди пожарища, пока над вершинами дальних гор не показались полосы дождя, а воздух не наполнился мычаньем скотины.

— Оставаться здесь тебе нельзя, — сказал он.

— Да.

— Пойдем со мной.

Он повел ее к себе, в хижину, прилепившуюся к склону горы, и помог вскарабкаться на склон. Уже у самого дома он начал рассказывать, как все было.

— Они ночью это сделали. Все мужики, кроме Джона О’Донохью. Он не захотел участвовать.

— А Дэниел Линч?

Питер нахмурился:

— Все, кроме меня и Джона. Но когда я увидел, как отправляется в сумерках вся эта компания, я пошел следом.

Он взглянул на Нэнс, а потом жестом пригласил ее войти.

Глаза Нэнс не сразу привыкли к темноте, а потом она ахнула: в углу хижины, привязанная к потертому кухонному столу, стояла ее коза: возле копыт животного валялись ее катышки. Такое сокрушительное, всепоглощающее облегчение Нэнс испытала только раз — когда услышала приговор. Шатаясь, кинулась она к Море, упала на нее, обхватила руками, вдыхая знакомый теплый запах — сена и молока. Она терлась лицом о козью шерсть, чувствуя, как глаза ее внезапно наполняются слезами.

— Милая моя, голубушка.

— Они ей горло перерезать хотели.

Нэнс гладила Мору, а Питер стоял в сторонке, наблюдая.

— А я думала, что нет ее больше, — пробормотала Нэнс, наконец отпустив козу и вытирая украдкой глаза грязным платком. — А ты, оказывается, забрал ее.

— Я не дал им ее убить, Нэнс. А теперь, может, приляжешь, закроешь глаза, отдохнешь чуток? Ты ж, наверно, страсть как устала с дороги. Такой путь пройти — легкое ли дело…

Нэнс весь день проспала в прохладной тишине Питерова жилища. Время от времени просыпаясь, она видела Питера, сидевшего у порога и глядевшего в мокрую от дождя даль или неслышно передвигавшегося внутри дома, что-то делавшего по хозяйству. Уже к вечеру он разбудил ее, дав деревянную кружку с козьим молоком и холодной картошки. Он глядел, как она ест.

— Ты чтой-то исхудала, Нэнс.

— Да там особо не пожируешь.

— Я вот что тебе сказать все собирался. Я рад, что ты здесь, у меня в доме, Нэнс. Со мной то есть. Я не так чтобы богат, но родни у меня в долине не осталось, и я… — Он залился краской. — Я сказать тебе хочу, что замуж ты можешь за меня выйти. И тогда тебе никто из них ничего не сделает, никакого вреда.

— Я старуха, Питер.

— Ты всегда была добра ко мне, Нэнс.

Она улыбнулась:

— Безмужняя старуха — считай, не человек. Никому не нужна, все тебя чураются, а чаще — и не замечают вовсе.

— Но ты подумаешь над этим, Нэнс? Я ведь мужчина крепкий.

— Подумаю, Питер. Спасибо тебе. Подумаю.

Больше в тот вечер они почти не разговаривали. Питер сидел у очага, Нэнс лежала на подстилке из вереска, иногда они встречались взглядом и улыбались.

Когда сгустившаяся вокруг тьма поглотила хижину, Питер сказал молитвы, они вымыли ноги и легли возле тлеющего очага.

Нэнс встала еще до света. Питер еще спал, тихонько похрапывая возле разворошенных углей очага; он спал разметавшись, закинув руки за голову.

Тихо, чтоб не разбудить его, она, покопавшись в очаге, достала из него увесистый уголек. Дала ему остыть, пока доила Мору, и положила потом на стол рядом с полным подойником, и благословила молитвой то и другое.

Затем она отвязала козу и молча покинула хижину.

Кости ее ныли. Нэнс направилась к дороге, хромая и волоча за собой пустую веревку.

«Когда это я успела так состариться», — думала она.

Воздух был ласков и влажен. С гор ползли лиловатые клочья тумана. В зарослях вереска бесшумно скакали зайцы. В темных кустах ежевики, в клевере мелькали их белые хвостики. Перед ней лежала пустынная дорога, недвижная, безветренная даль. Лишь птицы над головой и медленно высвобождающаяся из покровов тьмы божественная ширь небес.

Этот роман — плод художественного вымысла, однако в основе сюжета лежит реальное событие. В 1826 году на летней судебной сессии в Трали, графство Керри, «женщине весьма преклонных лет», известной как Энн/Нэнс Роух, было предъявлено обвинение в умышленном убийстве Михяла Келлигера/Лихи (в газетных репортажах фигурируют обе фамилии). Михяла утопили в реке Флеск 12 июня 1826 года. Как отмечалось, ребенок был не способен ни стоять, ни ходить, ни разговаривать.

На суде Нэнс Роух уверяла, что хотела вылечить мальчика, а не убить его. Ребенка принесли на реку, «чтоб выгнать из него фэйри». Нэнс оправдали.

Зафиксировано несколько случаев, когда в результате обрядовых действий, призванных прогнать подменыша и вернуть того, кто, по мнению близких, был похищен фэйри, люди гибли или получали серьезные увечья. Самый известный из них произошел в графстве Типперэри в 1895 году, когда двадцатипятилетнюю Бриджет Клири замучили, а затем сожгли муж и родственники. История этого преступления замечательно разобрана в работе Анджелы Бурк «Сожжение Бриджет Клири» (Angela Bourke The Burning of Bridget Cleary, 1999) — рекомендую ее всем, кому интересно, как и почему происходили подобные трагедии в Ирландии и за ее пределами. В труде под названием «Добрые люди: новые очерки о фэйри» (Peter Narváez, The Good People: New Fairylore Essays, 1991) приводятся современные соображения относительно заболеваний, которыми могли страдать те, кого считали подменышами.

Система ирландских представлений о сверхъестественных существах была (и остается) очень сложной и неоднозначной — это отнюдь не детские сказочки. Как замечает Бурк в предисловии к своей работе: «Вера в фэйри в этой книге рассматривается как продукт мышления вполне рационального, но оперирующего в обстоятельствах, опыт которых у нашего просвещенного современника начисто отсутствует». Я также стремилась изобразить эти верования не как экзотику, но как неотъемлемую часть повседневного быта ирландской деревни XIX века.