На протяжении нескольких судорожных утренних часов вопрос огосударственной измене, совершенной сенатором Нарой Оксам, передвинулся споследних страниц, где публиковались сплетни и разбирались теории заговоров, кярким заголовкам, разместившимся на периферии всех каналов, вещавших в полевторичного зрения.

Сотрудникам новостных каналов было строго-настрого запрещенодаже гадать по поводу того, какие именно секреты раскрыла сенатор своемувозлюбленному воину, однако для доказательства ее вины вполне хватало нарушениязакона о столетнем табу. Эта молодая упрямая женщина обманула довериеимператора.

В то утро, когда «бомба» взорвалась, Нару пробудилонакопившееся в городе напряжение. Этот нарастающий гнев миллионов людей вполз кней в голову, подобно тому, как сигнал будильника прорывается в сон крепко спящегочеловека. В те краткие мгновения, пока длилось ее безумие, Нара видела, какраздувшееся тело столицы бьется в конвульсиях, похожее на выброшенного на берегкита, пытающегося в жутком, нелепом посмертном спазме согнать со своего трупаптиц-падальщиков. И падальщики, взлетев, на какое-то время решили оставить своепиршество, где угощением им служила военная экономика, и переметнулись к новойцели.

Сенатор-изменница: живая добыча.

Эмпатическое видение начало угасать. Сенатор Оксам ощутиласобственное тело, почувствовала чью-то руку на своем запястье: кто-то орудовалс ее противоэмпатическим браслетом. Она открыла глаза, готовясь обрушить нанаглеца бурю возмущения. Но на коленях рядом с ней стоял хмурый Роджер Найлз.

Оксам зажмурилась и снова открыла глаза.

Доза лекарства оказалась высокой, и буквально черезнесколько секунд Нара смогла мыслить ясно и четко. Она сразу же поняла, чтослучилось. Это и была та самая западня, которую приготовил для нее Император. Иона вошла в западню, все прекрасно зная и понимая.

— Что ты наделала, Нара? — спросил Найлз. Оксамподняла руки, поднесла ладони к лицу, потерла щеки, чтобы убедиться вреальности собственного тела. Пошевелилась, села. После ночевок на диване вкабинете у нее всегда побаливала спина.

— Я мало что могу тебе рассказать, Роджер. Закон остолетнем табу.

Он горько усмехнулся.

— Ну да, теперь ты вспомнила о законе?

— Я должна была рассказать Лауренту о том, что задумалИмператор. Я знала, что меня поймают, но я должна была спасти его.

— Они требуют твоей крови, Нара.

— Знаю, Роджер. Я хорошо слышу их голоса. Она махнуларукой, и перед ней возникло поле вторичного зрения. Картина, наблюдавшаяся всинестезическом пространстве, подтвердила сказанное Роджером Найлзом инарисованное эмпатией. Ее историю пережевывали на всех новостных каналах. Оксамбыстро пробежалась по некоторым из них: ее голос и фотография, текстбесполезного ордера на ее арест от Политического Аппарата, какой-то лоялист, свысокой трибуны требующий ее изгнания из Сената. Изгнание из Сената, какпонимала Оксам, было ключевым моментом. Лишившись сенаторского иммунитета, онастала бы самой обычной гражданкой Империи. Банальной изменницей, которую не всилах был защитить Рубикон.

— Я предупреждал тебя, Нара. Почему ты не послушаласьменя?

— Меня могут вышвырнуть, Роджер?

— Из Сената? Прецедент имел место, но такого неслучалось уже сто пятьдесят лет.

— А в тот раз какая была причина? Найлз заморгал,пошевелил пальцами.

— Убийство. Утопианка убила своего любовника. Задушилав постели.

Оксам вяло усмехнулась. Она-то, по крайней мере, нарушилазакон не для того, чтобы убить возлюбленного, а для того, чтобы его спасти.

— Это выглядит гораздо более драматично, —заметила она.

— Но тогда и речи не было о преступлении противгосударства, — возразил Найлз. — В протоколе о лишении этой дамысенаторских полномочий значилась формулировка «за неподобающее поведение». Этообвинение будет помягче государственной измены, я бы так сказал.

— Как долго это тянулось?

— Сорок семь дней. Устроили суд перед Сенатом в полномсборе. Свидетели, совет защитников и даже психолог.

— И в итоге ее изгнали из Сената. Найлз кивнул.

— А как только она лишилась сенаторского иммунитета,гражданский суд обвинил ее в убийстве. Ее лишили Возвышения и приговорили кпожизненному заключению.

— Все же это лучше, чем обескровливание.

— Господи, Нара, — проговорил Найлз дрожащимголосом. — Неужели ты действительно сделала это? Выдала Заю секретывоенного совета?

— Да. Чтобы спасти его.

— Вероятно, можно найти какое-то исключение, оправданиеза счет необходимости военного времени...

Она покачала головой.

— Выхода нет, Роджер. Государственная измена чистойводы: я поставила моего возлюбленного выше моего повелителя. Я сделала выбор.

Найлз умолк и погрузился в процесс исследования информации.Он встал и начал шевелить пальцами. Нара видела, как он напряжен, и понимала,что он всеми силами старается изыскать хоть какую-то зацепку, хоть какое-тооправдание для нарушения закона о столетнем табу. Он сейчас походил начеловека, играющего в виртуальную игру и пытающегося выбраться из лабиринта.Стоило напороться на препятствие или зайти в тупик — и его лицо выражалонеподдельное отчаяние.

Нара тем временем снова нырнула в мир новостных каналов,вещавших в поле вторичного зрения. Один из каналов показывал толпу, собравшуюсявозле Рубикона. Это были лоялисты, требовавшие, чтобы Нару немедленно лишилисенаторского иммунитета и предали имперскому суду. Теперь, когда целью длянападок лоялистов стала она, их извечно наигранный праведный гнев уже не выгляделтаким комичным. По другому каналу выступал представитель партии секуляристов,молодой человек, заменивший Нару после того, как она стала членом военногосовета. Он призывал к спокойствию и примирению, пытался сдержать развитиесобытий и вообще не затрагивал вопрос об обвинении Оксам в измене. Нара ему незавидовала.

Страсти бушевали нешуточные, а Нара вдруг ощутила странноеумиротворение. Обычные исполнители политического спектакля — политическиепартии, пропагандистская машина Аппарата, заказные новостные материалы — всеэто пришло в движение самым обычным путем. Зоркий поиск преимуществ, но приэтом — осторожность и расчет. Оксам чувствовала, насколько зыбка почва подногами у тех, кто ведет эту борьбу за власть, какое напряжение — в каждомпроизнесенном слове, в каждом нарочитом прочтении кодекса имперских законов илиустава Сената. Но в самой середине этого хаоса находилась одна-единственнаянеподвижная точка: правота сделанного ею выбора.

Совершив государственную измену, Нара Оксам словно быочистилась. После всех компромиссов, на которые ей пришлось пойти, она в концеконцов совершила нечто, руководствуясь самой простой и ясной причиной, и ей неважно было, чего ей будет стоить этот поступок.