и его… подручные, да и ваше поведение сегодня, когда вы выбрали не ту Королеву, которую им хотелось бы видеть на троне… Я приказал, чтобы завтра же, сразу после состязаний, лагерь был свёрнут. ОНИ намерены атаковать нас завтра вечером, в полной уверенности, что мы снова будем пировать…

— Почему не сегодня?

— Сегодня они зализывают раны. Я велел слугам распустить слух, будто бы мы назавтра вечером, под закат турнира, хотим закатить ещё более пышную пирушку. Пускай кое-кто надеется перерезать нас во время пьянки или во время ночного отдыха. Пока ОНИ поймут, как их надули, мы будем далеко…

— Мы? Кто это "мы"? — спросил рыцарь.

Сэр Линтул отставил перо и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Наверняка, уточнить это придётся назавтра вам, сэр Артур… или сэр Бертран де Борн?

Рыцарь молча встал и, не сказав ни слова, вышел из шатра.

5

Он вышел к обрыву над рекой, спустился по лесенке и присел на ступеньку. Вода, в двух шагах от него, тихо струилась, завихряясь среди камышей. Где-то плеснула рыба… Звёзды были вверху, звёзды были внизу…

В такт тихому шелесту волн снова прозвучали струны лютни. Это была музыка, которую он впервые услышал когда-то в Пиринеях, у мавров, а потом местный музыкант помог ему записать её во всех акцентах и подробностях, ибо не так проста была она в исполнении…

Вот мелодия прозвенела до половины и остановилась. Звякнуло несколько новых аккордов. И вновь исполнитель… точнее, исполнительница попыталась забраться на эту гору… И снова сбилась, и снова тренькнули обиженно струны.

— Ну!.. — простонал он. — Ну же… Ну, Боже!.. Ну, Боже, ну что она делает!

Он больше не мог терпеть эту пытку, он поднялся со ступеньки и решительно направился вверх по лестнице.

В шатре принцессы было полутемно. Обе служанки, свернувшись калачиком, мирно спали у входа. Рыцарь осторожно перешагнул через них и увидел Исидору.

Она была в том же простом белом платье, что и вчера, на пиру, что и тогда, когда-то в лесу, когда он впервые увидел её в образе человека. Подсвеченная огнём светильника, она держала в руках лютню, перед нею, на трех связанных в пирамиду посохах были развешаны листы бумаги с нотами.

Заметив его появление, она, с выражением просьбы и ожидания в глазах, посмотрела навстречу.

— Ну, кто же так, не зная, пытается разобраться в этой музыке! — укоризненно произнес он.

— Я ничего не понимаю, — призналась она, — получается, что у меня на каждой руке должно быть, по крайней мере, восемь пальцев!

— Могу ли осмелиться я рассказать вам небольшую историю о происхождении этой нотной записи?

— О да, осмельтесь же, сэр рыцарь, — позволила Исидора. — Присаживайтесь…

Он присел неподалеку, потер ладонями лицо.

— Дело в том, что как раз после того… после известных вам событий… тогда, в лесах Бургундии, когда я уже был готов разыскать, во что бы то ни стало, мою непонятную тогда Гвискарду, меня вдруг настигло письмо. Оно было от Альфонса, короля Арагона, которого я до того числил во врагах и неустанно обличал в сервентах. В том письме, леди, король Альфонс говорил о том, что он очень сожалеет, что вызвал мой невольный гнев своими необдуманными поступками, говорил о том, как он уважает мой талант, звал все-таки стать друзьями и просил, прослышав о моем таланте красноречия, по возможности помочь в переговорах с эмиром андалусийской тайфы… Вы поймете меня. Я не мог не откликнуться и, вместо того, чтобы полить слезами грудь возлюбленной своей, согласно своим же правилам был вынужден отправиться в крепость Алькасаба, в страну шелка, чтобы помогать бывшему врагу, а теперь другу, королю Арагона… Мы путешествовали несколько месяцев, и я многое узнал о том, насколько иногда бывает великодушен тот, о ком ты еще вчера помышлял так низко. Он, в знак благодарности за мои усилия, преподнес мне в подарок толедский меч, мою Исидору-Сервенту-Спаду… Не верьте, леди, слухам о том, что сэр Бертран де Борн бывал лишь мелким склочником. Мне случалось и мирить меж собою целые народы… А воротившись домой, в надежде, что именно сейчас я наконец смогу навестить возлюбленную свою Гвискарду и открыть ей свое исстрадавшееся от ожидания сердце, я застал там новое письмо, где сэр Ричард, король Английский, призывал меня присоединиться к новому Крестовому походу…

— И все-таки? В чем же секрет этой музыки? — нахмурясь, прервала его словесные размышления Исидора.

— Ах, да… У сарацин, будь то мавритане или арабы, это называется "персторяд шайтана"[32], - пояснил рыцарь. — Кое-кто считает, что такую музыку способен исполнить лишь сам нечистый, помогая себе хвостом.

— Ну, это всё, конечно, глупости, — заметила она. — Однако, в чём же здесь разгадка?

— Я записал эти странные ноты именно тогда, в Малаге, у мавров. А разгадка здесь в том, дорогая принцесса, что, как объяснил мне один сарацин, эту пьесу должны исполнять двое… Это — разговор между мужчиной и женщиной. Вы не против попробовать?

Она была не против.

Они сидели друг подле друга — так тесно-тесно, что молодой рыцарь ощущал каждую упругую выпуклость её тела.

Мешал меч. Сэр Бертран, учтиво поклонившись, привстал с ложа, отстегнул пояс и перевязь, и уложил меч справа подле себя.

"Исидора справа, Исидора слева, — подумалось ему. — Загадать желание?.."

Их руки переплелись, их пальцы, поначалу неторопливо, трогали и перебирали струны лютни…

"— Драгоценных слов…

Вам, мой идеал,

Я, как ни стараюсь, маюсь, не могу найти…"

— пропели под его правой рукою струны.

Он словно поднимался вверх по ступеням лестницы.

"— А зачем слова? Если, кроме слов,

Есть и умолчание, и поиски, и поиски, и поиски пути?"

— ответили ему пальцы сеньоры Исидоры, которая, так и быть, словно оттягивая складки платья, снизошла на несколько ступенек встречь ему.

"— Дорогой, непростой сеньор! — далее, согласно нотам, резко и отчетливо продолжила она, -

Раз затеяли вы разговор,

Дорогой, непростой сеньор,

Раз затеяли вы разговор,

Так и быть, продолжайте речь,

Чтобы в музыку речь облечь!..

Так и быть, продолжайте речь,

Чтобы в музыку речь облечь!.."

Условие стало понятным. Следуя нотной записи, он пошел, пошел, пошел объяснять ей без слов, нотами, звуками — от них кружилась голова и немели пальцы на руках: вот, дескать, бродил я и бродил, и нашел, а что нашел и что при этом потерял — я сам никак не могу толком