себя особую интонацию: он впервые слышал ее от настоящего аторца. Королевский лес, стало быть, это тот, что принадлежит Габхе. Двое стали обсуждать охоту на птиц, а юноша поспешил дальше.

Небольшая толпа собралась вокруг местного жителя, читавшего старую балладу, из тех занудных песен, в которых воины вызывали друг друга на битву по одному, перечисляя заслуги. Аторцы завороженно слушали, как победивший воитель сам снарядил сына погибшего от его рук противника в поход, чтобы тот набрался опыта перед возмездием.

На прилавках торговали едой и напитками, кожей и тканями. Где-то были разложены инструменты и всевозможная утварь из странного курума с синими прожилками. Ганнон отметил, что все инструменты были сделаны из того же материала: им резали и хлеб с мясом, и отмеренную ткань. На площади пахло свежей выпечкой, тут и там стояли небольшие печи, на внутренних стенках которых румянились лепешки. Муку для них мололи здесь же на небольших ручных мельницах.

Он шел по рынку, осматривая внушительных размеров дома, которые приметил еще с моря. Большую часть каждого здания представляла собой крыша, нависающая над стенами, доходя почти до земли. Дома стояли немного поодаль от города, в нескольких сотнях шагов, но видно их было хорошо: даже на таком малом расстоянии земля уже начинала возвышаться при приближении к горе, доминирующей над остальным пейзажем. Отсюда можно было различить, что на каждом из домов была вывеска и резьба. Сами надписи и роспись издали было не разобрать, но предназначение этих строений прекрасно раскрывали люди, суетившиеся возле широких распахнутых врат: это были ремесленники. Где-то несли шкуры, где-то работали с деревом. Ганнон перевел взгляд на циркачей, практиковавшихся неподалеку от причала, и решил посмотреть на них поближе.

Факир спорил о чем-то с молодой коренастой девушкой. Она была одета как для похода в горы: штаны из кожи, добротные сапоги и куртка с меховым капюшоном. На поясе висел короткий нож, убранный в ножны. Девушка поправила густые, жесткие рыжие волосы и провела по ним руками сверху вниз так, чтобы они аккуратно обрамляли круглое лицо с обеих сторон.

— Не бойся, набирай в рот, что ты как трескун? — наставляла она факира. Аторчанка была зеленоглазой и курносой. У нее были полные красные губы, ярко выделявшиеся на бледном лице. Сейчас они сложились в насмешливую ухмылку, глядя на то, как далеко от себя циркач держал бутыль. В другой руке у него был горящий факел.

— Осторожный трескун летает себе по лесу, а не на кухне у нас жарится, — протянул долговязый факир, все еще не решаясь притронуться к содержимому бутыли. — И уж точно не дрищет три дня к ряду!

— Опять ты за свое! — Девушка закатила глаза. — Не будешь, не переживай. Я уже на себе проверила, слово травницы, — добавила она.

— Давно? — Факир все еще был насторожен. — В прошлый раз только спустя полдня прихватило.

— Да, кхм, с утра еще, — ответила рыжеволосая, но, судя по голосу, она то ли соврала, то ли начала опасаться, что ее вот-вот накроет. — Работай, у меня еще полно дел! Утренний отвар настоялся уже, надо дальше готовить. И смотри аккуратнее, не подпали мне волосы!

Циркач закрыл глаза, залпом набрал в рот жидкость и выплюнул вверх, подставив факел. Яркое желтое пламя разлетелось широким веером, оставив после себя сизый дым.

— Ух ты! — воскликнул факир: похоже, он был доволен.

— Вот-вот. Такой ведь цвет хотел? — спросила девушка, подбоченившись.

— Да, но надо будет еще ночью посмотреть…

От разговора циркачей Ганнона отвлек другой голос. Юношу похлопал по плечу коренастый неардо, обращавшийся к нему на своем языке с дружелюбной интонацией.

— Берайа зара? Зергато зауд хор? Лан эгитко горайа да, — проговорил незнакомец.

В ответ Ганнон успел только нахмурить брови, как вдруг к ним подскочил еще один неардо, постарше. Он отвесил оплеуху первому и обратился к юноше уже на део:

— Прости, почтенный, мой ученик обознался. Сам понимаешь. — Он приложил пальцы к щеке и, взяв своего подмастерья за локоть, повел его прочь, по дороге тихо, но яростно выговаривая тому за ошибку. Ганнон оглянулся по сторонам и увидел рядом только факира, девушка же торопливым шагом удалялась. Циркач смотрел ей вслед, держась за живот, на лице его читалась тревога.

***

Двое легионеров и Ганнон собрались вечером в его комнате. Первое время все молча ели, голодные после долгого дня. Запах смолы от ламп успел пропитать все вокруг, несмотря на то, что они горели лишь один вечер, после чего их заменили свечи.

— Ну что, как прошло? — Роннак первым нарушил молчание. Иссур уже было задремал, сидя в кресле. — Эй! Морской, ты-то что дрыхнешь, чай не стирал ноги, как мы!

— К-хм, да я бы лучше постирал, ну, ноги… Все ж веселее, чем пылью дышать. — Откликнувшийся насупился: он с самого начала не был доволен своей ролью, а теперь ему за нее же выговаривали. — После часа глаза слипаются, а я там день провел!

— Расскажи, что нашел, — попросил Ганнон, устало взглянув на посмеивающегося подземника.

— Нашел-то много, но рассказать особо нечего. Есть большие грузы, корабли с Колоний и обратно. И тьма тьмущая записей по яхтам, они, ну неардо, тут возят всякую мелочь. Все записывают, не перечесть.

— Их-то и надо посмотреть, — с сочувствием произнес Ганнон. Он ясно видел в глазах молодого легионера, как угасали еще остававшиеся в них жизнь и радость. Лизарис явно не был доволен своей ролью книжного червя. Леди Илларин намекала на участие неардо в контрабанде, двое из них на Аторе вели себя подозрительно. Да кто еще захочет связываться с нарушением местных законов? — Нужно проверить тех, что из почтенных домов на Перевале, — снова обратился юноша к Иссуру. Судья прикрыл глаза, но после возвышения ему стало сложнее вызывать образ вассальных пергаментов. Какие там имена своих «каменных» конкурентов называл Хиас’ор? — Харр’ или Нирей’, таких вот посмотри. — поручил он молодому легионеру.

Иссур кивнул и принялся есть дальше, искоса посматривая на Роннака, который заговорил, не дожидаясь приглашения:

— За каменной стеной скукотища. Все поместья стоят полупустые: Глаза и Уши в такую дыру не поедут. — Ганнон знал, что Видевших и Слышавших иногда называли так, но впервые услышал вне братства, как кто-то смеет произносить это. Ведь известно, что у Глаз и Ушей – повсюду глаза и уши. Роннак, тем