воспоминаний его жизни, — потому что мы лишь в том случае жили, когда хоть раз любили, если не живое существо, то вещи. Любовь, когда она не улыбается нам в чертах обожаемого лица, может открыться нам в звуке, в краске, в аромате и предстать нам если не в форме женщины, то в форме цветка. 

СТИХОТВОРЕНИЯ 

Из книги ИГРЫ ПОСЕЛЯН И БОГОВ 

(Les Jeux Rustiques et Divins) 

1897

Из цикла АРЕТУЗА

МУДРОСТЬ ЛЮБВИ

Пока не пробил час — спускаться в Сумрак вечный,

Ты, бывший мальчиком и брошенный беспечной

Крылатой юностью, усталый, как и мы.

Присядь и вслушайся, до резких труб Зимы,

Как флейты летние поют в тиши осенней;

Былая нежность спит в объятьях сладкой лени.

А смолкнет песенка — и слышно, в тонком сне,

Что август говорил сентябрьской тишине

И радость прошлая — навеянной печали.

Созревший плод повис на ветке. Прозвучали

Напевы ветерка — угрозой ранних бурь...

Но ветер спит еще, ласкаясь. Спит лазурь.

Безмолвны сумерки, и ясны небеса,

И реют голуби, и в золоте леса.

Еще с губ Осени слетают песни Лета.

Твой день был солнечным; был ясен час рассвета.

А вечер сладостен, душа твоя чиста.

Еще улыбкою цветут твои уста...

Пусть расплелась коса — волна кудрей прекрасна.

Пусть уж не бьет фонтан — вода осталась ясной.

Люби. И сотни звезд зажгутся над тобой,

Когда пробьет твой час — спускаться в мрак ночной.

Из цикла  ТРОСТНИКОВАЯ ФЛЕЙТА 

Пьеру Луису

Extremun hunc Arethusa, mihi concede laborem[5]

Вергилий

ВАЗА

Тяжелый молот мой звенел в прозрачном воздухе.

Я видел реку, сад, луга

И дальние леса под небом,

Которое синело с каждым часом,

А после становилось лиловым, розовым

При наступленьи сумерек.

Тогда я подымался, потягивался

Счастливый дневной работой,

Устав склоняться с зари и до сумерек

Над глыбой мрамора,

В которой я тесал края

Невыявленной вазы, и молот веский

Стучал о камень,

Радуясь быть звонким в прозрачном воздухе,

Давая меру утру и радостному дню.

Рождалась ваза в камне округленном.

И легкая и чистая она вставала

Еще бесформенная в строгости своей.

А я — тревожный —

Сложивши праздно руки —

Я ждал по целым дням, направо и налево

При малейшем шуме обращая голову,

Уж больше не полируя выгибов, не подымая молот.

Струя воды

Стекала из фонтана, как будто задыхаясь,

Я слышал в молчании,

Как с дерева — на ветку с ветки —

Падал плод; вдыхал

Летучий аромат цветов далеких,

Доносимый ветром.

Часто мне слышалось,

Как будто кто-то шепчет,

А однажды,

Когда я грезил с открытыми глазами,

По ту сторону реки и луга

Запела флейта...

Однажды

Среди листвы охряно-золотистой

Я увидел танцующего фавна

С ногами, поросшими волнистым бурым мехом.

В другой же раз я видел,

Как, выйдя из лесу, он сел на придорожном камне,

Чтоб с рога снять рукою мотылька.

Однажды

Кентавр чрез реку переплыл:

Вода струилась по человечьей коже и по шерсти;

Он сделал несколько шагов по тростникам,

Понюхал ветр, заржал и вновь пустился вплавь.

На следующий день я видел

Следы его копыта на траве...

Нагие женщины

Прошли, неся корзины и снопы,

Далеко на краю равнины.

Однажды утром трех я встретил у фонтана,

Одна заговорила со мной. Она была нагая,

И мне сказала: Камень изваяй

Согласно формам тела моего в твоем сознаньи,

И пусть он улыбается моим лицом;

Слушай вокруг себя часы, танцуемые сестрами моими:

Их легкий хоровод сплетается, кружась

И с песней расплетаясь.

И я почувствовал, как теплый рот коснулся моей щеки.

Тогда равнина и сад, и лес

Затрепетали странным шумом, и фонтан

Забил живей, переливаясь смехом.

Три Нимфы, взявшись за руки, плясали

Вкруг легких тростников; из леса

Фавны рыжие стадами выбегали; голоса

Сквозь легкие деревья сада пели

С проснувшеюся флейтой в настороженном воздухе.

Земля гудела топотом Кентавров,

Который приближался из глубины звенящих горизонтов;

И были видны на потных крупах