шаг людей, которым Жизнь открыта.

НА ПОГРЕБАЛЬНЫХ ВОРОТАХ

Коль скоро умереть ты должен в утро лет.

Когда в окно твое вливается рассвет,

Являя, как в мечтах, слиянье тьмы и света, —

Благодарение богам ты шли за это!

Друг с другом об руку, согласною четой,

Цветущее дитя и с ним старик бессильный

Тебя проводят в путь до насыпи могильной,

Где будет ворковать голубка над плитой.

Меж тем как шествие пройдет под воротами,

Под звуки пения, увенчано цветами,

Приветствуя весну блаженной смерти той,

Которая тебе предстала на пороге

Цветущем бытия, — пусть ветер по дороге

Срывает белых роз увядшие листы.

Но если славный прах принять готова урна,

Где предстоит ему покоиться безбурно,

И если перейти в бессмертье должен ты

В сиянии меча и блеске ратной славы —

О, тень великая, пусть это будет в час,

Когда, смятение будя в душе у нас,

Бушует ураган и небеса кровавы,

Пусть у носильщиков, когда пойдут они

Под аркою ворот с твоим великим прахом,

Погасит ураган одним могучим взмахом —

Мерцанье светочей и факелов огни.

НА ВОРОТАХ ИЗГНАННИКОВ

Так как ударами и топора, и лома

Разрушена стена покинутого дома

(Да порастут травой развалины его!),

И так как тенью стал себя я самого,

А злая Ненависть и Гнев неправосудный

Изгнанье мрачное и путь скитальца трудный

Двойным перстом своим указывают мне,

И так как лишний я в суде и на войне

И вырван у меня мой добрый меч с весами, —

Спешу я белые сандалии обуть

И с черным посохом иду в далекий путь.

Не возвратят меня мольбами и слезами.

О боги правые! Да будет огражден

Неблагодарный край от бедствия и горя!

Жестоко им в пяту я ныне уязвлен,

Прекрасней городов — простор лесов и моря.

С корнями вырванный и бурею гоним,

Увижу я зарю с закатом золотым:

Она во тьме моей послужит утешеньем;

А если злобный рок меня с ожесточеньем

Не перестанет вновь преследовать и там —

К моим запекшимся измученным устам

Я властен поднести в последнюю минуту

Растущие в лесу и сорванные мной

И белладонны плод с мохнатой беленой,

И ядовитую зеленую цикуту.

НА ВОРОТАХ, ВЕДУЩИХ К МОРЮ

Я — смелый Рулевой, я — Кормчий корабля,

Когда я бодрствую во мраке у руля,

Нередко мне в лицо волною хлещет бурной.

Я знаю: светлую амфору с мрачной урной,

Огонь пылающий, вечерний тихий свет,

И отблеск факелов, и бледный луч лампады,

Развалины и сень дворцовой колоннады,

Разлуку скорбную и радостный привет,

Веселие любви, любви тоску и слезы,

И с кровью алою пурпуровые розы.

Как вихрь, из края в край ношусь я без конца,

Среди морских пучин и по большим дорогам,

И в памяти моей с пастушьим звонким рогом

Сливается напев беспечного гребца.

Теперь, покинув край чужой и отдаленный,

Сияя радостью и солнцем опаленный,

Как прежде, одинок, стою я у руля,

И волны пенит грудь крутая корабля.

К знакомой гавани он мчится все быстрее,

И распростертые вверху трепещут реи;

С морскими птицами, чье мощное крыло

Сверкает над морской пучиною светло,

С сребром и золотом своим отливом споря —

В столицу я войду через Ворота Моря.

Из цикла КОРЗИНА ЧАСОВ

Андре Жиду

ОДЕЛЕТТА

Мне маленького тростника довольно было,

Чтобы заставить трепетать высокую траву,

И целый луг,

И ивы,

И ручеек поющий тоже;

Мне ручейка довольно было,

Чтобы заставить петь весь лес.

Прохожие мою слыхали песню

В глубинах сумерок сквозь собственные мысли,

Чуть слышную и ясную,

То близко, то вдали...

Прохожие, сквозь собственные мысли,

Прислушавшись на дне самих себя,

Ее услышат снова и будут слушать долго

Ее напев.

Мне довольно

Тростинки, срезанной у водоема,

Куда однажды пришла Любовь,

Чтоб отразить свой лик,

Серьезный и заплаканный,

Чтобы заставить плакать прохожих,

Дрожать траву и трепетать ключи;

И я дыханием тростинки заставил петь

Весь лес.

ОДЕЛЕТТА ІІ

Нет у меня ничего,

Кроме трех золотых листьев и посоха

Из ясеня,