Нацию захлестнули новые потоки толерантности по отношению к представителям других религий, одновременно с этим прошли массовые облавы, после которых были арестованы сотни тысяч ультраправых активистов-индусов и противников партии Конгресса. Хотя Ганди и выступал против идеи создания национального государства, в нынешнем ее виде сформированной европейской историей, именно через ритуалы скорби по нему Индия впервые укрепила свою идентичность в качестве нации. Пепел Ганди отправился на поезде в Уттар Прадеш – отголоском поездки Мохандаса в этот регион в 1922 году, когда вспыхнула первая искра его обоготворения. Миллионы зрителей, выстроившихся вдоль дороги ради даршана, могли отчетливо видеть в окна вагона урну с прахом Ганди (16), освещенную электрическими лампочками, окруженную цветами и индийскими флагами.

С учетом территориальных споров с Пакистаном, Китаем и Непалом, а также напряженных отношений с правителями исторических областей партия Конгресса решила разделить прах Махатмы. В каждом регионе новой, хрупкой республики местные руководители и священники получили по небольшой урне с его пеплом. Преподнесенный в дар, он очертил воображаемые границы Индии. Пепел Ганди развеяли по рекам Индии, паутина которых разнесла бренные останки Махатмы по всему субконтиненту, от Хугли в Калькутте до мыса Корморин, самой южной оконечности страны.

Поскольку партия Конгресса использовала его в качестве инструмента, чтобы выторговать себе благосклонность территорий и привлечь на свою сторону их лидеров, выстроившихся в очередь за урнами, подобные реликвии превратились в своего рода альтернативную валюту. Прах рассылали по охваченным войной регионам, таким как полыхавший после раздела страны в огне Пенджаб, и по территориям, населенным преимущественно мусульманами, используя в качестве бальзама, способного принести мир. Подобно Священному Мужчине тело Махатмы тоже разделили на части, чтобы он мог присутствовать одновременно в сотнях мест.

* * *

Если убийство Ганди было национальным грехом, то светское государство стало его искуплением. На посту премьер-министра Джавахарлал Неру стремился очистить политическую сферу от религии, чтобы создать демократию, которой со временем суждено было стать крупнейшей в мире. Несмотря на мистические корни Индийского национального конгресса, вдохновленного идеями Блаватской о махатмах и контролируемом ими небесном чиновничестве, Неру возглавил партию в качестве силы, призванной придать стране светский характер. В самый разгар братоубийств, совершаемых ради верований, отделившихся друг от друга колючей проволокой, премьер-министр призывал не столько к искоренению их как таковых, сколько к терпимому отношению к любым религиям. Конституция Индии, принятая в 1949 году, провозглашала в качестве основополагающего права свободу веры и предоставляла возможность проповедовать любую из них. Неру, со своей стороны, утверждал, что питает отвращение к «организованной религии», используя выражение, появившееся на свет лишь в середине XIX века. «Она почти всегда ратовала за реакцию и слепую веру (17), за догмы и фанатизм, за эксплуатацию и предрассудки», – вспоминал Неру в своей «Автобиографии». Спустя короткое время премьер-министр нашел собственного, более подходящего ему гуру, выступавшего за светское государство – в образе непочтительного бога отрицания.

После Холокоста теософия была дискредитирована и посрамлена, так легко она в своем оккультном превознесении арийской расы скатилась в нацизм, предоставив необходимое для разжигания антисемитизма топливо. Древнюю индийскую свастику, «открытую» Блаватской, взяли на вооружение первые германские эзотерики, в том числе ариософы, впоследствии сделав ее символом Третьего рейха. Тем не менее, хотя число членов Теософического общества резко устремилось вниз, опять стала восходить звезда Джидду Кришнамурти, теперь позиционировавшего себя в качестве гуру модернистского духовного гуманизма (18). Опираясь на собственный опыт, бывший бог наставлял, что религия порабощена разумом и что боги представляют собой лишь вымысел человеческой фантазии. Всего через несколько недель после обретения Индией независимости Кришнамурти переехал из Калифорнии на субконтинент, обнаружив там огромное число почитателей из числа местного населения, готовых принять для себя его новый посыл, в число которых входил и премьер-министр Неру. В ходе личных встреч этот утомленный проблемами политик не раз выражал отчаяние по поводу охватившего Индию насилия. Гуру объяснил ему, что возрождения нации можно добиться единственно через возрождения отдельных ее членов: через тишину, способную успокоить смятение в душах и пробудить их к настоящему. В своих теоретических выкладках Кришнамурти заменял антропоморфных божеств духовностью, с одной стороны, практичной, с другой – абстрактной. Однако приверженцы, слушая его, не раз признавались, что ощущали в подобные моменты в помещении присутствие, выходящее за рамки человеческого.

1957 год ознаменовал одновременно десятилетний юбилей независимости и столетнюю годовщину восстания сипаев. Среди великого множества мероприятий в эту честь Индия демонтировала в Дели статую Джона Николсона. Никалсейн простоял несколько десятилетий, обнажив меч и пристально глядя на Кашмирские врата, постепенно меняя цвет с бронзового на зеленый. Когда индийские активисты пригрозили разрушить статую, альма-матер бригадного генерала в Северной Ирландии добилась возвращения домой своего выпускника, возведенного в ранг бога. Лондонская «Таймс» назвала это событие «холокостом британских статуй» (19). В Бенаресе в ходе потасовки получил повреждения монумент королеве Виктории, а в Бомбее остался без головы памятник Ричарду Уэлсли, когда-то служивший предметом поклонения в Элфинстон Секл. Что до последнего, то вскоре его перевезли на кладбище статуй одного из этнографических музеев и выставляли напоказ в числе многих образчиков фетишистского культа. Его спутниками там стали королева Виктория, правда, уже другая, с отбитым носом, и старый, грязный, красный памятник Чарльзу Корнуоллису – в свое время внушавший такое почтение, что вокруг него даже пришлось возвести железный забор, чтобы почитатели не слишком усердствовали с пуджами, но теперь тоже без головы.

10 мая 1957 года в делийском Рамлила Гарден собрались свыше пятнадцати тысяч человек. Собрались, чтобы послушать всеобъемлющую речь по истории Индии и ее захватчиков, от древних ариев до эпохи британского колониализма. «После того как британцы прочно обосновались на индийской земле, между индусами и мусульманами произошел раскол. Разве это не странно?» (20) – вопрошал Неру. По заявлению премьер-министра, эту историю написали англичане, потому что индийцы жили в страхе. Неру рассказал, как британцы приехали в Индию в поиске коммерческой выгоды, но, «прикрываясь завесой коммерции», постепенно установили контроль над всей страной, не дав никому времени понять, что же, собственно, произошло. По мнению Неру, индийцев сковывали архаичные, «чрезвычайно глупые» предрассудки, мешавшие им идти в ногу с быстро меняющимся современным миром. «Упор всегда делался на суеверия и ритуалы. Как народ, все внимание которого постоянно поглощали столь тривиальные вопросы, вообще мог лелеять надежду на прогресс?» В своем обращении Неру рассказал об одобрении пятилетнего плана, по сути своей довольно прозаичного, включавшего в себя строительство сталелитейных заводов, ирригационных систем, разработку новых систем налогообложения и выделение налоговых займов. «Даже сегодня смешивать политику с религией очень и очень опасно», – вещал верховный проводник антиклерикализма.

* * *

Во сне почивающего на змее