После долгой сухой зимы пришла сухая весна, но цветет все обильно. Мы одни увядаем; и мы сами, и наши дела. Где царит разлад, там нет Божиего благословения. Нас тут трое-четверо, и все-таки не можем найти покоя, проклятое неравенство меж нами остается, хотя Порта тут ни при чем, но оно живет, мы сами питаем его, на свою беду[517]. Ежели бы зависело от меня, я бы давно его похоронил, но, как вижу, оно нас скорее похоронит. Никаких новостей, которые нас касались бы, пока нет, мы лишь видим, что повсюду готовятся к войне, а Бранденбург уже и начал[518]. Послы отовсюду с большой помпой съезжаются во Франкфурт на выборы императора. Им виднее, меня это не тревожит, я беспокоюсь лишь о том, чтобы здоровье кузины моей оставалось крепким.

163

Родошто, 15 julii 1741.

Не удивляйся, кузина, что я не пишу чаще: здесь стоит такая сушь, что даже мои чернила высохли. Но все это было бы ничего, лишь бы вода не высыхала, потому как здесь воду трудно достать даже по крайней нужде. Но пусть не говорят мне после этого, что сухой год — это тощий год: дождя не было уже пять месяцев даже на пять минут, но при всем том жатва была обильной, а на фруктовых деревьях урожая, как в этом году, не случалось никогда. Но тот, кто может с сотней человек побить сто тысяч[519], и без дождя обеспечит изобилие, как мы и наблюдаем в этом году. Это я о благословении Божием здешним полям. Посмотрим же, каково милосердие Его по отношению к городу[520]. Мы очень боялись, как бы в засуху не распространились болезни, особенно страшились чумы, но, слава Богу, не было года более здорового, чем этот; и, что самое важное, не слышно о чуме и в столице. На что нам еще жаловаться? Не на что, кроме как на то, что мы не благодарны Господу за его доброту. Пока не наступит сбор винограда, бросим взгляд на Франкфурт: послы самых разных королей давно уже собрались там на выборы императора, но к выборам еще не приступили. Властители повсюду готовятся к походам, прусский король повел в Силезию сорок тысяч человек, баварец замахнулся на Чехию, позвав на помощь француза[521]. Да будет воля Божия. Кузина, желаю крепкого здоровья.

164

Родошто, 21 augusti 1741.

Ты спрашиваешь, кузина, что мы тут делаем, как проводим время? На первый вопрос отвечу, что самое важное занятие наше — еда и питье; на второй — сон и прогулки по берегу моря. Не достаточно ли всего этого для изгнанника? Однако ждем мы, чтобы кто-нибудь отвел нас домой, как в Иерусалиме ждали возле купальни Силоам больные, чтобы ангел возмутил воду и бросил их туда[522]. Но купальню ту возмутил ангел, а не человек. Доверим же себя ангелу мудрости, он знает все, что должно быть. Я же должен желать блага и мира для своей родины, и не только для своей. Баварец начал войну за Чехию с помощью француза. 25 junii короновали венгерскую королеву[523], она провела и необходимую церемонию: села на коня и взмахнула мечом в три стороны света, показав, что защитит страну от врага с трех сторон. Церемония великолепная. Доверим себя воле Господа: там, где нет надежды для человека, есть помощь от Бога. В другой раз — больше. Полатети!

165

Родошто, 15 septembris 1741.

Если не вести хронику погоды, то не о чем писать. Вот и пишу: сегодня была хорошая погода, вчера шел дождь, позавчера была большая буря. Это не письмо, а календарь, и я предвижу, как ты, кузина, оценишь такое письмо. Слава Господу, милая кузина, дни наши проходят в тишине. Дни наши — одноцветные, никакой разницы меж ними, сегодня то же, что завтра, а завтра будет то же, что сегодня. Все время занимаемся одними и теми же делами, и все время тянем с собой наше долгое изгнание, которому, наверно, лишь смерть положит конец. Должны мы поблагодарить королеву за наше изгнание с родины, потому как там больше причин для сокращения жизни. Здесь у нас нет неприятностей ни с приказчиком, ни со старостой, не болит голова в судах, не терзает квартирмейстер, не горюем мы о приобретении или утрате имущества, не завидуем судьбе другого, его рангу, его продвижению, его усадьбе; думаю, что и другие не завидуют нам, ворчанья хозяйки не слышим, не слышим и ее попреков, что нет того или другого. Не ломаем голову над тем, что должны мы оставить детям нашим, как их воспитывать, как определить их на хорошую должность, как устроить выгодный брак. Баварец с французом воюют против королевы за Чехию, пруссак — за Силезию. Что за ненасытность такая, когда человек не удовлетворяется тем, что у него есть. Баварец без помощи ни завоевать не может Чехию, ни удержать. Христиане уничтожают друг друга, а турок смотрит на это невозмутимым взглядом. Вот и я желаю кузине невозмутимого здоровья.

166

Родошто, 1742, 29 aprilis.

Минуло уже несколько дней, как с вершины колеса сбросили великого визиря, а на его место посадили Али-пашу[524]. Он уже во второй раз визирь, случай беспримерный, но человек он добрый, человечный. Ежели он не хочет чего-нибудь дать, то по крайней мере отпускает просителя по-хорошему. Разве это не значит — добрый? Очень добрый, не так, как другие, которые не дадут, но прогонят тебя с шумом и криком. Отец этого визиря был у султана врачом. К нам Али-паша всегда относился хорошо. Как прекрасно, когда о человеке говорят хорошо, желают ему добра, — это все равно, что помолиться за него перед Богом. Как много сотен бедных мужчин и женщин говорили после смерти Христа, что он им сделал добро. Когда святой Петр воскресил Тавифу, многие бедные женщины показывали ему свои рубашки, свои платья, которые сшила для них Тавифа[525]. О ком никто не говорит хорошее, тот нищим уходит из этого мира, даже ежели он богач. Хороший христианин говорит так: что я потратил, то утратил, что имел, отдал другим, а что отдал другим, то сохранил навечно[526].

Нет сомнений, навечно сохраняется не только то, что отдал