– Просто подумал, что ты мог бы.

– Ну, так ты подумай еще разок.

Они прошли три стороны квадратной площади и были теперь у здания Верховного дома. Возле дверей своих апартаментов стоял мистер Грейвс и беседовал с мистером Пикоком.

– Чарльз, – сказал он, – подойдите на минуту. Вы уже знакомы с этим молодым человеком, Пикок? Это один из ваших.

– Да, думаю, я его знаю, – с сомнением произнес мистер Пикок.

– Это один из моих проблемных детишек. Пойдемте, Чарльз, перекинемся парой слов.

Мистер Грейс взял его за локоть и проводил в комнату. Камин еще не горел, два кресла стояли перед пустой решеткой; после генеральной уборки на каникулах вокруг было как-то неестественно голо и опрятно.

– Присядьте.

Мистер Грейс набил трубку и посмотрел на Чарльза долгим, мягким и недоуменным взглядом. Ему еще не было тридцати, одет он был в твидовый костюм зеленовато-серого цвета и галстук «старого рагбийца»[137]. Он уже преподавал в Спирпойнте, когда Чарльз появился в колледже, и, хотя встречались они нечасто и как-то мельком, в ту мрачную эпоху неприкасаемости Чарльза согрела его приветливость. Затем мистера Грейвса призвали в армию, а в прошлом семестре он вернулся и стал старшим тьютором их дома. Чарльз к этому времени уже обрел уверенность в себе и не нуждался в приветливом наставнике; хотя ему и нравился Фрэнк, которого сменил мистер Грейвс. Призрак Фрэнка царил в этой комнате повсюду. Мистер Грейвс повесил несколько репродукций из галереи Медичи на место фотографий футбольных команд Фрэнка. Антология «Георгианская поэзия»[138] в книжном шкафу тоже была его, а не Фрэнка. Свой значок с гербом колледжа он нацепил на жестянку с табаком, стоявшую на каминной полке.

– Итак, Чарльз Райдер, – сказал мистер Грейвс, – я вас чем-то уязвил?

– Сэр?

Внезапно мистер Грейвс взъярился:

– Если вы решили сидеть здесь точно каменное изваяние, дело ваше.

Чарльз по-прежнему молчал.

– У меня есть друг, – сказал мистер Грейвс, – художник-иллюстратор. Я подумал, вдруг вы захотите, чтобы я послал ему работу, которую вы представили на творческом конкурсе в прошлом семестре.

– Боюсь, я оставил ее дома.

– А во время каникул вы рисовали?

– Совсем немного, сэр.

– Вы никогда не пробовали писать с натуры?

– Никогда, сэр.

– Для мальчика вашего возраста это занятие кажется несколько замкнутым, отшельническим. Впрочем, это ваше дело.

– Да, сэр.

– А из вас слова лишнего не вытянешь, да, Чарльз?

«Не всегда и не со всеми, – хотелось выпалить Чарльзу. – С Фрэнком я мог проговорить целый час!» Но вместо этого он ответил:

– Полагаю, да, сэр.

– Итак, у меня к вам разговор. Осмелюсь предположить, что вы чувствуете себя немножко ущемленным в этом семестре. Конечно, все ваши друзья находятся в довольно сложном положении. Обычно в конце последнего семестра уезжало семь или восемь человек, но с окончанием войны они остаются еще на один год, пытаясь получить университетские стипендии и так далее. Уехал только Сагдон, и теперь среди школьного начальства осталось только одно место. И единственная вакансия в Совете. Осмелюсь сказать, вы рассчитывали ее получить.

– Нет, сэр. Передо мной было еще двое.

– Но не O’Мэлли. Интересно, смогу ли я объяснить вам, почему я поставил его над вами. Вы были очевидной кандидатурой во многих отношениях. Дело в том, что одним людям власть нужна, а другим – нет. Вы обладаете недюжинной индивидуальностью. O’Мэлли же совершенно в себе не уверен. Он может легко превратиться в отстающего. Вам же это не грозит. Надо подумать и об общежитии. Полагаю, я могу довериться вам в том, что вы будете преданно трудиться под началом O’Мэлли. Но я вовсе не уверен, что смог бы довериться ему в том, чтобы он так же преданно трудился под вашим началом. Понимаете? Ваше общежитие всегда было непростым. Я не хочу, чтобы повторилась история с Флетчером. Вы уловили намек?

– Я понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

– Вы озлобленный дьяволенок, не так ли?

– Сэр?

– А, ладно, ступайте. Не стану больше попусту тратить на вас свое время.

– Благодарю, сэр.

Чарльз встал, чтобы удалиться.

– В этом семестре у меня появится маленький ручной печатный станок, – сказал мистер Грейвс. – Я подумал, это может быть вам интересно.

Ему это было интересно до чрезвычайности. Это было его самой большой мечтой – в часовне, в школе, в постели, в редкие часы рассеянности, когда другие грезили о гоночных машинах, охоте и быстроходных лодках, Чарльз долго и часто мечтал о личном печатном станке. Но он ни за что не выдал бы мистеру Грейвсу ту мощную волну образов, которая возникла в его сознании.

– Думаю, изобретение наборного шрифта обернулось катастрофой, сэр. Это уничтожило каллиграфию.

– Ну вы и ханжа, Чарльз, – сказал мистер Грейвс. – Меня мутит от вас. Идите. И скажите Уитли, что я хочу его видеть. И постарайтесь умерить свою неприязнь ко мне. Она отнимает массу времени у нас обоих.

Чарльз вернулся в общую комнату к началу второй части вечерних занятий. Он доложил старосте дома, отослал Уитли к Грейвсу и на полчаса засел со своим Хасселом помечтать наяву, воображая высокие фолио, широкие поля, формованную бумагу с обрезными краями, выгравированные начальные литеры, заголовки и колофоны с эмблемой его личной переносной типографии. На третьей части вечерних занятий было разрешено читать; Чарльз прочел «Силу духа» Хью Уолпола[139].

Уитли вернулся лишь после того, как звонок возвестил об окончании вечерних занятий.

– Бедняжечка моя Уитли, – приветствовал его Тэмплин. – Сколько ты выручила со старого сквалыги за свои услуги?

Чарльз встретил его словами:

– Ну и долго же ты препирался с Грейвсом. И о чем он говорил, черт возьми?

– Беседа имела конфиденциальный характер, – торжественно произнес Уитли.

– Ах, простите.

– Ну, я расскажу кое-что, если ты пообещаешь, что все останется между нами.

Вместе они поднялись по башенной лестнице в свой дортуар.

– Так вот, ты ничего не заметил? Эпторп в этом семестре переселился в Верхний вестибюль. Вы когда-нибудь видели младшего старосту дома где-нибудь, кроме как в Нижнем вестибюле? Интересно, как ему это удалось?

– А зачем бы ему это?

– Да затем, моя святая невинность, что Уикэма-Блейка перевели в Верхний вестибюль.

– Очень дипломатично со стороны Грейвса.

– Знаете, я считаю, что, возможно, мы слегка недооцениваем Грейвса.

– В столовой ты пел по-другому.

– Верно, но у меня была возможность подумать с тех пор.

– Имеешь в виду, что он к тебе подлизался?

– Все, что я хочу сказать: он может быть порядочным человеком, когда захочет. Оказалось, у нас много общих знакомых, и мы встречались с ними на каникулах. И как-то он был