Домашние заботы

Первой заботой Святослава, по Древнейшему сказанию и здравому суждению, было формирование непобедимого русского войска. Но как можно было заниматься военными тренировками 20 лет? Легко! Если речь шла именно об отработке боевого взаимодействия. В римском легионе оружие было не более разнообразно, чем в дружине Святослава. Тем не менее легионеры тренировались постоянно в течение 25 лет службы, как «чудо-богатыри» Суворова, вооруженные лишь мушкетом со штыком. Минимальная срочная служба в Риме первоначально составляла 6, затем 16 лет, после чего легионеры считались уже вполне надежными ветеранами и служили до 25 и более лет. При Цезаре «были чрезвычайно храбрые легионы из ветеранов, – писал его легат Авл Гирций, продолжая книгу патрона «Записки о Галльской войне», – 7‑й, 8‑й и 9‑й; большие надежды подавала и отборная молодежь 11 легиона, прослужившая уже 8 лет, но по сравнению с остальными пока еще не приобретшая себе репутации такой же боевой опытности и храбрости». При Суворове срок солдатской службы вообще не был установлен; ветераны оставались в строю, пока могли его держать[183]; лишь в конце XVIII века был введен срок 25 лет.

Для того чтобы придать новобранцу-рекруту внешний вид и манеры солдата, самому Суворову, когда он командовал полком, требовалось несколько недель. Только после долгих индивидуальных занятий новобранец передавался в роту. Но и там он мог встать в «строй со старыми рядовыми» минимум через месяц занятий с ротным капитаном, сержантом и старым солдатом-наставником. И в легионе, и в суворовском полку человеку, которого сначала делали внешне похожим на бойца, на вид бойким и удалым, начинали доверять нести службу вместе со старшими товарищами едва через год. Настоящим солдатом, «старым рядовым», он считался через несколько лет. Ветераном, которому командир мог позволить носить усы, – через 7–10 лет. После этого он мог получить и разрешение на брак. Средний возраст солдата-отца при рождении первенца составлял 40 лет.

В легионе Цезаря и полку Суворова ценились не юношеская энергия и задор, но отработанное годами взаимодействие солидных мужчин в бою, походе и лагерной жизни[184]. Конечно, и Цезарь временами публично хвалил центуриона, лично сразившего массу врагов перед строем товарищей. И Суворов отмечал в приказах и рапортах солдата или сержанта, который «порвал штыком» нескольких вражеских кавалеристов. Но лишь в тех случаях, когда их личная доблесть не нарушала боевого взаимодействия, служила воодушевлению товарищей и примером военного мастерства.

Одобрение обоих полководцев вызывала разумная, проверенная опытом инициатива, а гнев их обрушивался на любое отступление от дисциплины и четкости выполнения приказов, мотивированное «храбростью» и воинским задором. Цезарь метал громы и молнии в храбрецов, атаковавших без приказа. Суворов запрещал без приказа даже кричать «ура!». И их весьма пожилые войска, не без труда переставляя ноги (большинство стремительных походов солдаты Суворова делали на полковых и наемных телегах, а легионеры Цезаря с помощью легионных лошадей и мулов), уверенно побеждали несметные толпы храбрых, отлично вооруженных, индивидуально тренированных, полных юношеской энергии врагов.

Личная дружина Святослава, которому самому исполнилось всего 25 лет, явно была моложе (в отличие от ветеранов Свенельда). Но и она была изначально элитарным сообществом русов, стоящих над массой славян и финно-угров благодаря объединяющему их воинскому духу и мастерству. Как солдаты Суворова, требовавшего прежде всего истребить в них все следы «подлых» крестьянских нравов, дружинники Святослава отличались от подданных смердов и даже «градских мужей» не просто внешним видом (после Ольги – ромейским), но прежде всего чувством причастности к особому, высшему военному сословию.

Эта «особость» воинов в обществе, как показали последующие века, не означала конфликтности их сосуществования, но была необходима для поддержания особого духа. «Хотя рядовому с крестьянами, кроме тех, которые из них в пьяных и иных мотовских подлых, грубых и беспокойных поступках обращаются, на квартирах сообщение иметь не воспрещается, – писал в «Полковом учреждении» Суворов, – но совсем военным правилам противно, что к их виду, образу, ухваткам, рассуждению и речам хотя мало солдату привыкать. Однако при том обходиться с ними (крестьянами) ласково и ни в чем их ни словом, ни делом не обижать».

Дружинники носили особую одежду, между прочим, те самые расшитые (у воевод золотом) позднеримские рубахи, которые мы сегодня воспринимаем как русские, и разрезные кафтаны со множеством литых пуговиц, которые к X веку из ромейских воинских кругов появились даже при императорском дворе, а на известном византийском изображении зафиксированы у воинственных болгар. Дружинные украшения, прежде всего воинский пояс и сумка-ташка, не имели соответствий в племенных традициях.

По русским изобразительным источникам, сохранившимся со второй половины XI века (двум изображениям княжеских семей, иконам первых русских святых Бориса и Глеба и пр.), мы видим, что взрослые члены господствующего сообщества (еще не превратившегося в закрытое сословие) носили мягкие византийские сапожки, довольно узкие штаны и длинные, ниже колен, верхние рубахи. Эти льняные или шерстяные крашеные рубахи с узкими рукавами были цветными, украшенными отделкой вокруг ворота, по плечам и запястьям. По сохранившейся более поздней рубахе такой же формы (Роджера Сицилийского) и фрагментам княжеской одежды XI века (не распавшимся благодаря золотому и серебряному шитью) можно судить, что украшения рубах, которые мы видим на изображениях, были из шелка и бархата, расшитые золотом, серебром, жемчугом, бисером и цветными нитками, с мелкими золотыми и серебряными накладками, украшенными по углубленному узору цветной эмалью.

Подданные и «отроки» в дружинной среде могли носить рубахи выше колен (как и скоморохи на фреске Софии Киевской). Знатным же людям, первыми из которых были воины «старшей дружины», показывать колени было зазорно иначе, чем в бою. Здесь мы приходим к пониманию смысла и времени получения воинского пояса, которым дружинник гордился не меньше, чем в Западной Европе «опоясанный рыцарь». На восточноримских и русских изображениях подол воинской рубахи под доспехами почти всегда чем-то подтянут вверх. О том, что открывающий колени подол не просто свободно висит, говорят характерные складки. На самых ранних русских изображениях расправленных длинных рубах мы видим свисающие с воинских поясов над бедрами парные ремешки. Такие совершенно непонятные сегодня ремешки сохранились на «кавказских» поясах, украшенных серебряными накладками подобно воинскому поясу воинов Святослава. Мысленно продолжив складки подтянутых вверх подолов рубах, уходящих под доспехи святых воинов на изображениях, мы приходим к их креплению именно в местах этих странных ремешков. Статусная длинная рубаха и дружинный серебряный пояс явно образуют пару. Проще говоря, то и другое воин должен был своими личными качествами заслужить, как сегодня краповый берет.

Когда свой пояс получил Святослав, мы не знаем. Почти три столетия спустя, когда наследственный статус князя стал безусловным, юный Александр Ярославич, впоследствии за укрепление русско-шведских отношений мечом прозванный Невским, потерял свои детские кудри под ножницами епископа Симеона, был препоясан и посажен на коня примерно в