два местных миссионера Иван Бондаренко и Василий Колесников вошли в правление. Они способствовали аресту Одинцова в 1933 г. Место председателя этого маленького и, по сути, не действующего совета занял пожилой бывший председатель Союза И. А. Голяев, но он покинул Москву в 1935 г., видимо, опасаясь ареста. Союз баптистов остался в руках ставленников ОГПУ Бондаренко и Колесникова. Когда их самих арестовали в марте 1935 г., Союза баптистов не стало. Иван Проханов не вернулся в СССР. Его последователям удалось восстановить Союз евангельских христиан в середине 1931 г. Хотя большая часть церквей, входивших в него, была закрыта, комитет пережил 1930-е годы [Steeves 1976: 68–71,258–292; История евангельских христиан-баптистов 1989: 23–24].

Как многие другие деноминации, евангельские христиане и баптисты выиграли от ослабления антирелигиозной политики в годы Второй мировой войны. В 1944 г. оставшиеся в живых лидеры обоих лагерей объединились во Всесоюзный совет евангельских христиан-баптистов. В 1960-1970-е годы евангелики вновь сыграют важную роль в противостоянии советскому идеологическому диктату и насаждавшейся государством идеологии. Их борьба в первую очередь заключалась в сохранении своей религии, но они также способствовали развитию диссидентского движения. Совет родственников узников – евангельских христиан-баптистов – одна из первых групп по правам человека в СССР, был основан в 1964 г. баптистками, чьих мужей отправили в трудовые лагеря [Corley 1996: 185; Sawatsky 1981: 241–242, 410–411]. Когда в 1991 г. Советский Союз рухнул, евангелическое христианство пережило новый подъем, хотя ему вновь пришло столкнуться с теми же проблемами национального и социального самоопределения, что и в начале XX века [Подберезский 1996].

Как и их потомки при Брежневе, евангелики в первые три десятилетия XX столетия обнаруживали, что их личный духовный опыт поневоле ставил их в позицию публичного противостояния политическим и культурным структурам общества, в котором они жили. Новые религиозные идентичности отчасти стали продуктом новых социальных идентичностей и расширения области гражданского общества, которое произошло в результате изменения социально-экономических условий в эпоху поздней империи и ранней советской власти. Евангелические идеи одновременно помогали верующим справиться с культурным шоком быстрой модернизации и найти себе место в новом общественном строе. Как и в случае с другими представителями низших сословий и мелкой буржуазии, быстрые социальные перемены обостряли у этих людей самосознание, позволяя им отвергнуть традиционные для их среды обычаи и социальные ожидания. Когда верующие делились друг с другом и с теми, кого желали обратить, рассказами о своем духовом опыте, они представляли баптистские идеи о спасении в качестве ответа на проблемы расслоения общества, социально-экономического неравенства и слома привычной культуры, которые беспокоили все русское общество.

История русских баптистов в 1905–1929 годы показывает, каким образом группы, которых связывала единая культурная, а не классовая идентичность, могли играть важную роль в формировании гражданского общества. Обычно оно ассоциируется с подъемом буржуазного, классового общества; но недавно стали появляться работы, которые показывают, как объединения в среде низших классов также вносили свой вклад в процесс его возникновения – в России и за ее пределами. Обращение в баптизм побуждало верующих требовать нового общества, устроенного иначе, чем то, которое единственно санкционировало Русское государство, а также пытаться самостоятельно построить это альтернативное общество. Евангелики образовывали свои общины на основе индивидуального членства, демократических принципов управления и культивировали в них дух интеллектуального эгалитаризма. Так они впервые получили опыт существования в сообществе, где можно жить и делать свой выбор, опираясь лишь на собственные убеждения. Стремясь распространить Благую весть, баптисты и евангельские христиане утверждали идею рынка религиозных идей, формируя сети странствующих миссионеров и независимых религиозных ассоциаций. Евангелики понесли свое религиозное видение нового общества за пределы своих общин и церквей, проповедуя в поездах и на пароходах, на фабриках и сельских базарах.

Русские евангелики расширяли пространство общественного не только напрямую – через свою религиозную деятельность, но также опосредованно – поскольку общество реагировало на их существование горячими спорами о природе и легитимности их веры и практики. Политические и социальные метаморфозы, которые Россия переживала в этот период, поднимали вопросы о том, что такое русская национальность, об отношении православия и русской идентичности, православия и Российсского государства. Когда русские принимали баптистскую веру, они воплощали в себе самих то влияние, которое западные идеи оказывали на русское общество даже за пределами социальных элит. Все, кто писал и говорил о баптистах – от бюрократа и священника до либерала и революционера, – были согласны с характеристикой, данной жандармским начальником: евангелическое движение являлось «серьезной общественной школой». Баптист превратился в символ русского человека «из простых», стремившегося к участию в построении нового общества. Образованное общество, обсуждая проблему русского евангелизма, задавалось вопросами о политическом протесте, общественном порядке и его нарушении, модернизации и вестернизации, национальной и социальной идентичности в русском обществе.

В жизни евангеликов так или иначе оказывались важны темы религиозного и политического радикализма. Внешние наблюдатели задавались вопросом, предполагало ли принятие евангелизма тяготение к революционной политике или, наоборот, представляло собой бегство от бурных политических и социально-экономических преобразований текущего момента – «хилиазм отчаяния», как называл Э. П. Томпсон методизм в Англии эпохи ранней индустриализации [Thompson 1966: 375]. Баптисты и евангельские христиане сами бились над этой дилеммой, особенно в революционном 1917 г. В рассказах об обращениях и в журналах они в один голос утверждали, что истинное решение всех проблем, с которыми пытается справиться революция методом политической конфронтации – в их собственном религиозном выборе и духовном образе жизни. Евангелизм не был просто бегством от современной жизни, равно как он не был политическим радикализмом в религиозном обличье. Но он также не был чисто религиозной формой радикализма, который не проявляет интереса к текущим политическим проблемам и стремиться не замечать их. Несмотря на скептическое отношение к политике как мирскому занятию, преследование верующих за ценимые ими превыше всего убеждения побуждали евангеликов искать способы преобразования земной жизни. Понятие революции духа служило им знаменем, под которым они соперничали с политикой социализма, предлагая обществу собственную модель утопии, также основанную на идее социально-экономического равенства. Впоследствии эта модель послужит им идейной основой, на которую они будут опираться, стремясь реализовать альтернативные формы социализма в новом Советском государстве.

Первые десятилетия советской власти часто изображаются как золотой век для религиозных диссидентов. Действительно, несмотря на наступление большевиков на религиозные институты, расхищение ими имущества Православной церкви и пропагандистских атак на религиозную веру как таковую, революция открыла для некоторых религиозных групп новые возможности. Как и другие сектанты, баптисты выиграли от некоторых законодательных новшеств, введенных новой властью, в том числе от декрета 1919 г., который позволял не служить в армии по религиозным убеждениям и от официального предложения правительства