своих целях, что поднимало вопрос об их эффективности как институтов, преобразующих общество [Young 1992: 332; Young 1997].

Все эти книги о сектантской угрозе, ратовавшие за улучшение организаторской работы, чтобы выиграть конкуренцию у религиозных объединений, отражали «культуралистскую», «постепенческую» позицию по вопросу об антирелигиозной работе. Эта позиция подверглась строжайшей критике в первые годы культурной революции. В новую эру, однако, перешел без изменений образ сектантских организаций как рассадников контрреволюции – он и встал во главу угла в новом подходе к антирелигиозной политике. С конца 1927 г. все больше комсомольцев стали отказываться от проводимой Союзом безбожников политики по отношению к религии, которую они считали примиренческой, и возвращаться к агрессивному, богохульному, демонстративному атеизму первых годов советской власти [Tirado 1992:115]. Как показал Дэниэл Пэрис, в начале культурной революции в антирелигиозных кругах вновь началась полемика между сторонниками «культуралистской» и «интервенционистской» позиций по вопросу об антирелигиозной работе.

Илл. 10. 30-летняя годовщина баптистских общин Омска и Ленинска, в молитвенном доме в Омске, 7 ноября 1927 г. (в день десятилетия Октябрьской революции). Источник: Баптист Украины, 1928

В целом это был конфликт между теми, кто хотел обратить своих врагов-верующих в социализм, и теми, кто хотел этих врагов уничтожить [Peris 1991: 724]. В 1928 г. в антирелигиозной прессе преобладающим еще оставался тон самокритики, продолжались попытки найти способы перехватить аудиторию у верующих. Споры о бапсомоле и о религиозном сектантстве в целом во второй половине 1920-х годов предполагали, что религиозные группы представляют собой единственную независимую официально зарегистрированную организационную силу в стране. Когда шла речь об успехах общин верующих и миссионерских объединений, имелось в виду главным образом решение конкретных проблем социальной мобилизации, с которыми большевики столкнулись, пытаясь по-своему преобразовать Россию.

Но общеполитический курс диктовал иное направление религиозной политики. В январе 1929 г. секретный циркуляр ЦК партии объявил, что в связи с тяготами социалистического строительства религиозные организации, особенно сектантские, набирают популярность. В циркуляре говорилось, что на местах происходит массовое вовлечение рабочих в сектантские организации и, в частности, формирование христомола, ев ангел истских и баптистских кружков, братств, сестринств и т. д. Отмечая, что эти религиозные группы были всего лишь действовавшими на законной основе контрреволюционными организациями, которые оказывают свое влияние на массы, циркуляр предписывал строгое исполнение всех законов о религиозных обществах и призывал все добровольческие организации включить в свою образовательную деятельность антирелигиозную работу [ГА РФ, ф. 5263, оп. 1с, д. 7, л. 1; циркуляр от 24 января 1929 г., № 10400/с]. Впрочем, несколько месяцев спустя, партия радикальным образом решила проблему конкуренции со стороны своего единственного уцелевшего организованного врага: режим запретил независимые организации, ликвидировав структуры, которые прежде вызывали у антирелигиозных публицистов такое восхищение и столько тревоги. 8 апреля 1929 г. было принято новое постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях», специально лишавшее все религиозные объединения права формировать

как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т. п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь.

Также запрещалось «создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей». Коротко говоря, постановление запрещало все формы жизни религиозной общины, кроме богослужения [Русская православная церковь 1995: 307–310]. В мае была изменена конституция: вместо «свободы религиозной пропаганды» туда была вписана «свобода вероисповедания». В конституции сохранилось право только на один вид пропаганды – антирелигиозной [Там же: 311]. Как отмечает Арто Луукканен, если прежде партия пыталась добиться, с помощью тайной полиции, от религиозных организаций послушания и лояльности, то теперь она была нацелена на полное их уничтожение [Luukkanen 1994: 38, 67].

Такие изменения закона знаменовали начало кампании по полному уничтожению религиозной жизни в СССР. Чиновники под каким угодно предлогом лишали любые религиозные организации из экономических ресурсов, ликвидировали приходы, отправляли духовных лидеров в лагеря. Эта политика коснулась в равной степени православных и сектантов. По всей стране арестовывались евангелические вожди, молитвенные дома закрывались, а хоры и другие группы при общинах запрещались. Хороший пример дает случившееся в Балашове. Профсоюзные и комсомольские организации провели здесь ряд больших антирелигиозных собраний, на которых собирали подписи под некоей петицией. Позже на основании этой петиции местные власти отобрали здания у местных общин баптистов, молокан, адвентистов седьмого дня и иудеев в апреле 1929 г. Городские чиновники уверяли, что им пришлось разорвать договоры аренды с этими общинами, поскольку они не оказывали помещениям должного ухода, и потому что эти помещения требовались для расширения культурной работы. Баптистский молитвенный дом стал кинотеатром, молоканский – домом пионеров, а два других – жилыми домами [ГА РФ, ф. 393, оп. 81, д. 63, л. 42–49]. Распускались и религиозные коммуны. В первые месяцы 1929 г., к примеру, очень успешная коммуна евангельских христиан «Вифания» была принудительно передана коммунистическому колхозу и названа «Буденный» в честь героя Гражданской войны. Люди исключались из профсоюзов, пресвитеры, миссионеры и даже рядовые члены общинных советов лишались права голоса в качестве «духовенства». Потеря права голоса означала очень многое: нельзя было вступить в профсоюз, а значит, и устроиться на работу, и это в условиях, когда питание распределялось в зависимости от наличия места постоянной занятости [ГА РФ, ф. 393, оп. 81, д. 22; ф. 5363, оп. 1с, д. 5, л. 30–36 об.][201].

Евангельские общины захлестнул страх. Юрий Грачев, тогда самарский подросток-баптист, вспоминал, как, несмотря на такие трудности, как проблемы с руководством учебных заведений и невозможность найти работу, он и его друзья помогали своим братьям в заключении. Невзирая на предостережения старших, молодые люди, как прежде, собирались по субботам, готовили посылки для арестованных и даже пели гимны под окнами местной тюрьмы [Грачев 1994: 14–18]. Другие вступали в прямое противостояние с властью. В конце июля 1929 г. совет Дальневосточного отделения Союза баптистов послал письмо советскому правительству, предлагая отменить закон 8 апреля [Винс 1997:47].

Пострадали Союз баптистов и Союз евангельских христиан. Уже в ночь на 1 марта 1929 г. были арестованы два директора баптистских библейских курсов в Москве, Иванов-Клышников и Павел Дацко. На следующей неделе курсы были закрыты, а студенты распущены по домам [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 322, л. 12 об.]. Вскоре Иванов-Клышников был сослан в Казахстан на три года. Журналы «Баптист» и «Баптист Украины» были закрыты. В результате ареста их лидеров все местные отделения Союза баптистов прекратили работу. Поскольку финансы для