– А знаете, – сказал ротмистр, – мы с вами можем гордиться. Вот из этих господ формируется сила, которая свернет шею большевикам. И обойдется она, заметьте, без панацеи. Так что мы – свидетели самой Истории.

Дохтуров покачал головой:

– Не думаю. Я знаю, что собой представляет сей материал, из которого состоит офицерство военного времени. Пришедшее на смену кадровому. Оно распущено революцией не менее красных, только на свой лад. Эти разболтанные господа не способны восстановить государство. Впрочем, все это вы должны знать куда лучше меня, так что ваша экзальтированность непонятна.

Агранцев прищурился:

– Я-то знаю. Но выводы имею другие. А на чем вы стоите?

– На собственных наблюдениях. По-моему, те, кто хочет бороться, – те нынче не здесь.

– А где же? У атамана?

– Хотя бы. Или на Дону. Или у адмирала. Но таких мало. Потому что жить не по средствам, в презрении к закону и руководясь лишь своими желаниями (большей частью, самыми низменными), куда приятнее, чем быть в строю, ежечасно рискуя жизнью. Мне думается, господа, собравшиеся теперь в ресторанах, – вовсе не монархисты, а скорее… белобольшевики. Та же нетерпимость к чужому мнению, та же забывчивость к присяге и долгу. Психология у них комиссарская. Желают власти, желают должностей и чинов. А бороться на фронте предоставляют юнкерам и тем немногим из старого офицерства, у кого еще сохранилась совесть.

– Ого! Не слишком ли круто? Это ведь камень в мой огород!

Павел Романович ничего не ответил.

– Меня всегда забавляло, когда статские брались судить о военных делах, – сказал ротмистр. – Но это ладно. Однако ж неужели вам не приходило на ум, что династия свое отжила? Стала обузой? Мне вот доводилось читать у Толстого по этому поводу. Как верно! И насчет наших бородатых рясоносцев в золоте и парче – тоже все правильно! Нет Бога в их храмах, одна лишь обрядность. Да и та не по душе, а по службе – стало быть, ради денег.

Павел Романович с любопытством посмотрел на ротмистра. Вот уж в ком меньше всего можно было заподозрить толстовца! Чудны дела твои, Господи…

– Вам доводилось бывать в Ясной Поляне? – спросил Дохтуров.

– Нет. И что с того? Я много читал.

– А я там был. И совершенно не понимаю, отчего наш гениальный писатель воспринимается апостолом революции. Для этого нет никаких оснований, кроме наивной критики православия, да пары-тройки памфлетов, на мой взгляд, весьма неудачных. Ах, да. Еще он время от времени писал дерзкие письма царю. По-моему, Лев Николаевич очень хотел, чтобы его сослали в Сибирь. К счастью, Государь этого не сделал.

– Потому что побоялся.

– Нет. Потому что слишком уважал автора «Войны и мира».

– Это ваше субъективное мнение, – упрямо сказал ротмистр.

– Возможно. Однако я был в Ясной Поляне в день похорон Толстого. И хорошо помню, что там творилось.

– И что же?

– Один бесконечный митинг. Страстные речи против властей. При этом все как-то забыли, что хоронят писателя, который был обязан династии всем: положением, титулом и богатством. Если б Толстому приходилось и впрямь добывать хлеб насущный за плугом, его гениальные романы никогда бы не увидели свет. Так что он многое должен царю. И еще тем, кто выращивал хлеб за него. Кстати, они-то не остались в долгу. На поминках, помню, несли плакат: «Дорогой Лев Николаевич, память о вас будет вечно жить в сердцах благодарных крестьян Ясной Поляны». А спустя ровно семь лет те же «благодарные крестьяне» изгадили могилу и спалили усадьбу. Думаю, не случись революции, она бы осталась целой. Вот вам мой ответ.

Агранцев снова наполнил свою рюмку и выпил. Похоже, он несколько захмелел.

– Доктор, не стройте из себя святого. К делу революции вы тоже приложили руку.

– Имеете в виду панацею?

– Именно. Отправили комиссарам часть и собираетесь отдать все. А, собственно, по какому праву?

«Вот оно, – подумал Павел Романович. – Вот теперь-то все ясно».

Получается, поход в ресторан – ширма. Ротмистр не собирается никуда его отпускать и намерен забрать панацею. Он, скорее всего, при оружии. Хотя и с голыми руками способен на многое. Нужно непременно что-то придумать.

Но что?

* * *

В античной трагедии существовал довольно известный прием: когда герой попадал в совершенно безвыходное положение, на помощь ему приходил бог из машины – Deus ex machina. Сверху на тросах спускалась люлька, в которой герой уносился прочь. Сие означало, что великие боги забирали бесстрашного к себе на Олимп.

Нечто подобное произошло и теперь. Только не в римском амфитеатре, а в харбинском ресторане средней руки. И упомянутый бог из машины получил воплощение в облике человека, которого Дохтуров уже совсем не ожидал увидеть.

Едва Павел Романович осознал, что выхода из ситуации (в которую он попал по непростительному своему безрассудству) попросту нет, как вдруг к столику их неслышно подкатился метрдотель. Следом уверенно ступал господин в черном пальто нараспашку.

В зале было сумрачно, оркестр готовился к вечернему выступлению, и Павел Романович узнал гостя, лишь когда тот подошел вплотную.

– Господа, надеюсь, что не помешал, – полковник Карвасаров окинул их взглядом и, кажется, вполне оценил мизансцену.

– Я весьма беспокоился о вашей судьбе, – сказал он. – Особенно когда узнал, что вы изволили не на квартиру убыть, а направиться прямиком в ресторацию.

– Господин полковник, мы давно уж не дети, – сказал Агранцев.

Павел Романович пристально посмотрел на ротмистра. Если и был у того некий злой умысел, то внешне это никак не выявилось.

– Бросьте, – проговорил Карвасаров. – Не моя добрая воля – так сидеть бы вам нынче в холодной. Или вовсе в контрразведке. Но я вас отпустил не так просто.

У вас ведь есть план. И немедленного кутежа в ресторане он как-то не предусматривал. Господа, я начинаю жалеть о своем решении.

– Не было кутежа, – ответил Павел Романович. – Мы просто отужинали. Впрочем, что толковать. Не одолжите свою коляску?

Полковник зло посмотрел на него и, не отвечая, развернулся и направился к выходу.

Ротмистр отшвырнул салфетку:

– Пойдемте. А то еще и впрямь передумает.

* * *

Квартира Сырцова встретила их огнями. Свет был везде – в коридоре, прежде всегда темноватом, в прихожей и, само собой разумеется, в комнате.

– Мы вас так ждали! – закричала Анна Николаевна, и от ее улыбки мгновенно стало легче на сердце.

Даже господин Сопов, в котором Павел Романович всегда подозревал циника и мизантропа, поднявшись со своего матраса, благожелательно проговорил:

– Мы, прямо сказать, беспокоились – не приключилось ли какой морген-фри? Особенно когда сыскной агент к нам пожаловал.