Мать Уинифред прожила еще тридцать лет, создав за эти годы невероятное количество изумительных по красоте икон, запрестольных образов и миниатюр, на которых она изображала Мадонну, Распятие и Рождество Христово и авторство которых можно было установить по наличию голубого камня, потому что в те времена художники не подписывали свои работы.

Вскоре после набега викингов господин Абу-Азиз-ибн-Джаффар в последний раз вернулся в Святую Амелию, чтобы поблагодарить мать Уинифред за то, что она в тот день отговорила его от поездки в тот день в монастырь, потому что, согласившись поехать в Мэйфилд, он избежал встречи с викингами и сохранил таким образом свою жизнь. Мать Уинифред, позабыв о кельтских предках, отнесла это на счет святой Амелии и пригласила странствующего торговца погостить в монастыре, сколько он пожелает. Он решил остаться здесь и уйти на покой, поселившись в маленьком домике с клочком земли и отправив верную Шешку доживать свои дни на выгоне. Симон Левит время от времени помогал в монастыре, он приобрел известность среди посетителей и паломников и по-прежнему оставался другом и советчиком матери Уинифред. У них — у еврея Симона Левита и монахини Уинифред — вошло в привычку встречаться каждый день для дружеской беседы. Симон умер четырнадцать лет спустя, и, хотя он так и не обратился в христианство, она настояла на том, чтобы ее старинному другу воздали последние почести и похоронили в могиле.

С годами руки матери Уинифред утратили былую твердость, а глаза — зоркость, и она порой, отрываясь от работы, вспоминала викинга, унесшего с собой голубой камень, и размышляла о том, как он распорядился силой святой Амелии.

А произошло следующее: когда викинги вернулись на берег, они обнаружили, что их корабль горит, потом солдаты Освальда из Мерсии окружили датчан и вырезали всех до одного. Освальд лично учинил мародерство и, обыскивая трупы, нашел удивительный, неправдоподобно красивый камень. Он украсил им рукоятку своего меча, с которым позже отправился в плохо для него закончившийся крестовый поход в Иерусалим, где камень выломали из рукоятки и отправили в Багдад в подарок халифу, и какое-то время он украшал его любимый тюрбан. В минуту слабости халиф подарил кристалл одной из наложниц, которая танцевала перед ним, вставив камень в пупок, но однажды ночью сбежала со своим тайным любовником. Кристалл носили в карманах и кошельках, он попадал в разные руки, его продавали, покупали и выкрадывали, пока однажды он не вернулся солдату, добывавшему его в крестовых походах. Солдат потерял зрение в сражении при Иерусалиме и теперь отправлялся вместе с группой паломников в Кентерберри в надежде получить исцеление. На них напали разбойники, продавшие затем свою добычу где-то на севере. А там некий молодой человек вставил кристалл в крышку перламутровой шкатулки для драгоценностей, надеясь таким образом завоевать внимание одной молодой леди. Но молодая леди отвергла предложение руки и сердца своего поклонника, и он отправился в Европу, поклявшись убить себя, как только найдет подходящее место. Там он встретил человека из Ассизи, которого звали Франциск и который как раз создавал новое братство монахов, и удрученный молодой человек под влиянием момента вступил в орден, раздав все свое имущество, в том числе и злосчастную шкатулку.

Крестьянин, который нашел шкатулку в груде предложенных францисканцами благотворительных даров, выломал из крышки голубой камень и обменял его на буханку хлеба, жена же пекаря, увидев восхитительный самоцвет, обменяла его на очередное новомодное изобретение — стеклянное зеркало, решив, что вещь, в которой можно увидеть свое отражение, имеет гораздо гораздо большую ценность.

В 1349 году, когда черная смерть выкосила треть населения Европы, голубой кристалл, переходивший от умерших к выжившим, от пациентов — к врачам, успели обвинить в семи смертях и приписать ему шесть исцелений. Когда же почти столетие спустя во Франции молодая девушка по имени Жанна горела на эшафоте за ересь, стоявший в толпе человек не заметил, как его карманы обчистил вор, прихватив с собой два золотых флорина и голубой кристалл.

Погожим летним днем 1480 года на холмах близ Флоренции собралась толпа, чтобы посмотреть, как двадцативосьмилетний изобретатель и художник будет демонстрировать свое последнее изобретение, которое он назвал парашютом. Зрители весело бились об заклад, сломает себе шею этот чудак или нет. Когда же Леонардо да Винчи удачно приземлился на заросшее травой поле, голубой кристалл из рук принца Медичи перешел в руки странствующего ученого, который повез сверкающий самоцвет назад в Иерусалим в подарок своей любимой дочери и, приехав, узнал, что за время его отсутствия она умерла в родах. Он так горевал, что спрятал ненавистный кристалл, напоминавший ему об утрате, подальше с глаз долой, и так он лежал в золотой шкатулке в красивом доме на холме с видом на Купол Камня[1]и ждал очередного владельца и очередного поворота судьбы.

Германия

1520 г. от Р.Х.

Если бы Катарину Бауэр спросили, она бы ответила, что выходит замуж за Ганса Рота по любви. Но на самом деле ей просто страстно хотелось иметь семью.

Чтобы иметь возможность называть женщину сестрой или тетей, а мужчину — братом или дядей, чтобы, здороваясь с кем-то, обращаться «кузина», «племянница» или «племянник» — вот о чем мечтала Катарина Бауэр. Семнадцатилетняя Катарина, единственный ребенок вдовы, жившей в убогой комнатушке над пивоварней, при виде каждой упавшей звезды и при каждом добром предзнаменовании загадывала желание — иметь большую дружную семью. А у Ганса Рота, юноши двадцати двух лет от роду, с глазами синими, как васильки, как раз была такая семья.

Дом Ганса, одного из пяти детей — трех сыновей и двух дочерей — герра Рота, изготовителя кружек, и его жены, напоминал настоящий муравейник, в котором кишели родственники, свояки и всевозможные дальние члены семьи, и все они занимались изготовлением и продажей пивных кружек. И теперь, когда у них случился аврал и Катарине разрешили помогать (хоть ей за это и не платили) и она стала ощущать себя членом семьи Ротов, она втайне надеялась, что уже на следующий год в это же время будет называть герра Рота папой.

Это и есть настоящая любовь, думала Катарина, с удовольствием помогая Гансу в сушильне. Это ощущение тихой радости, покоя и довольства. Ей приходилось наблюдать это у супружеских пар, которые были женаты уже целую вечность. Какое счастье, что они с Гансом уже вступили на такой путь. Какая прекрасная дорога лежит перед ними!

Что касается другой стороны брака — постели и родов — Катарина предпочитала не задумываться об этом, потому что не желала заходить дальше поцелуев с Гансом. В те редкие минуты, когда им удавалось оказаться наедине — где-нибудь в лесу или у реки — вдали от посторонних глаз и Ганс становился настойчивей обычного, Катарина отстраняла его руки, напоминая, что они еще не обвенчаны. Когда придет время, она будет терпеливо выполнять свои супружеские обязанности, необходимые для воспроизведения потомства.