Салоникская ночь требовательна. Ночь требует темноты и тишины. Ночь гасит злые газовые дуги, что срезают искореженный металл надстроек – когда-то нужный, а теперь лишний. Ночь затыкает клепальные машины. Ночью нужно сидеть тихо – и тогда гудящая в воздухе смерть, быть может, опять промахнется.

Заодно можно и поспать – причем роскошно!

Штука не в том, что можно вытянуться в рост – это доступно каждому из фрунзенцев, места на крейсере достаточно. Уединение? Простой краснофлотец может устроиться на койке, задернуть занавеску, отгородиться пусть не от шума вентилятора, не от голосов товарищей, так хоть от вида кубрика. Командиры друг от друга не отгораживаются, их разводит график вахт.

У старшего помощника каюта персональная, но дверь не закрывается, она нужна для того, чтобы в нее стучать. Всегда слышен голос трансляции, всегда активна связь с основными постами. На нем не судьбоносные решения – текучка.

В человеческом организме текучкой занимается сердце -пинками разгоняет кровь по работам и боевым постам, следит, чтобы экипаж не застоялся. Сердце не спит никогда. Старший помощник ухитряется, но экипаж этого замечать не должен… Теперь это проблема другого, а Косыгин может отоспаться за весь последний год. Он не оставит преемника ни советами, ни поддержкой, но в путешествие по ночному крейсеру отправится другой, а Михаил останется в тишине и комфорте командирской каюты.

Один.

С огромным живым телом корабля он связан лишь тонким проводом, что ведет в боевой информационный пост. Этого достаточно. Он пока не адмирал, у которого много кораблей. Линейный крейсер для него больше не живое, дышащее существо, а личное оружие. В голове мелькнул образ: «государственный меч».

Какой же еще? Боевых кораблей первого ранга в частном владении пока не отмечалось.

Михаил обмотал ноги пледом из шотландской шерсти, который купил в Норфолке задешево, поворочался, устраиваясь поудобнее. Британия гонит в США все, что только можно продать за доллары – или даже за центы. Британии нужно оружие – она его получает. Что-то американцы уступают по ленд-лизу, за что-то требуют валюту. За самое нужное просят то, что иначе как от крайнего отчаяния не отдадут: землю.

Что за сверхценность?

Вот она, глядит с продолговатых страниц справочника Джейна на сороковой год. Американский эсминец-флешдекер, сиречь с ровной, без полубака, палубой. Совсем не новый тип, отвоевал прошлую войну, но для охоты за немецкими подводными лодками годится. Еще недавно такие кораблики были одним из условных противников на учениях, теперь станут союзниками в настоящих боях. Нужно заново вбить в мозг их профиль – с пометкой «свои».

Страницы справочника сменяют друг друга.

Итальянцев – вот у кого стремительные силуэты! – тоже нужно помнить назубок. Враг пока не добит, только потрепан.

Как и «Фрунзе».

Линейный крейсер чинится. В Салониках нет дока нужных размеров: те, что есть, рассчитаны на эсминцы, и оба заняты, в них чинятся «Леон» и «Ольга», что подбиты в недавнем бою. Мелькала мысль выкупить у Турции плавучий док, в котором обслуживают линейный крейсер «Явуз», он же некогда «Гебен». Увы, советско-греческий корабль слишком велик и для этого дока. До большой модернизации влез бы, а после… Двести пять метров длины означают, что ближайшие сооружения нужного размера – в

Севастополе. Путь на Родину, увы, заказан: через Проливы боевой корабль воюющего государства никто не пропустит. Еще есть доки на Мальте… но там рядом много итальянских аэродромов и нет Мариноса Митралексиса с его именным «ястребком».

Что делать? То, что делали русские моряки в Порт-Артуре: царизм не озаботился обеспечить главную базу флота на Дальнем Востоке нужными ремонтными мощностями. То, что делали немцы в империалистическую войну со все тем же «Гебеном» – турки оказались не распорядительней русских.

Грекам, в отличие от них, простительно: «Михаил Фрунзе» свалился на них нежданчиком. И ничего, справляются.

Корабельной стали в Салониках оказалось достаточно. Сварщики нашлись. Корабельные инженеры тоже: Патрилос уверяет, что, судя по фамилиям, большинство – с острова Самос. Шуршали теоретическими чертежами, разглядывали схемы повреждений. Пришла пора лезть к пробоинам – разглядывать рваное железо, временные деревянные щиты. Потом в порту замерцали огоньки сварки…

Через три дня к борту крейсера осторожно подвели огромные железные ящики без двух сторон: открыт верх и один из боков. Прижали к борту – открытой стороной впритирку к обшивке. Помпы «Фрунзе» осушили эти коробки за минуты – и давление наружной воды прижало к борту уже не «ящики» или «коробки», а кессоны. По сути – маленькие сухие доки, персональные для каждой большой пробоины.

Там, внутри, плечо к плечу работают греки и русские. Союзники удивились, когда экипаж крейсера взялся помогать в ремонте: на Западе это не принято. Решили, что из недоверия к их специалистам. Иные с завистью говорят, что у советского корабля команда состоит из инженеров. Это не так, но «Фрунзе» – лучший корабль советского флота, и люди на нем – лучшие. Вот и весь секрет, а ремонт спорится.

Кроме заделки пробоин и восстановления оборудования, корабль перекрашивают. Его боевая раскраска не напоминает ни британский монотонный шаровый, ни пеструю итальянскую «двойную рыбью кость». Там, где проходят кисти, линейный крейсер становится темно-синим или угольно-черным. Как починится, будет ему работа – набеги на итальянские порты, в которых грузят войска для отправки на Эпирский фронт.

Шуршат страницы справочника. Рука прихватывает лишнего, и вот – совершенно ненужная страница. Флот Франции, авианосец «Беарн». Бронированная полетная палуба, двухэтажный ангар. Сейчас находится в Форт-де-Франс на Мартинике – или патрулирует вокруг. Режим Виши надувает щеки, изображает морскую мощь. А толку – после капитуляции? Сюда бы авианосец, под греческий флаг – и «Фрунзе» не придется прятаться в ночной мгле, стрелять по площадям, без корректировки…

Михаил Косыгин откладывает справочник. Минуты, которые он оторвал ото сна, чтобы вспомнить профили врагов и союзников, вышли. Сегодня ему не будут сниться самолеты. Разве старт «сверчков» с катапульты привидится.

Командир доволен своим кораблем. Что в том, что «Фрунзе» не слишком нов, впервые почуял килем воду аж в далеком четырнадцатом году? Косыгин прожил на свете дольше, и совсем не старик. В этом одна из особенностей больших кораблей – они должны жить долго.

Большой корабль проходит через годы, как сквозь шторм. Время обращает великолепные механизмы в устаревший утиль, но человеческие руки совершенствуют корабль, и он идет по кампаниям, как по волнам: от смотра к смотру, от ремонта к ремонту, от боя к бою. Старение сводится к докладам комиссий: «Оборжавление второго дна поверхностное, на глубину до миллиметра при общей толщине в одиннадцать миллиметров. В остальном состояние настила второго дна вполне удовлетворительное…»

С бортовой авиацией дела тоже – вполне удовлетворительные.