наши предки тут жили. Они свои овощи и мясо на рынки в город возили. А теперь им надо съезжать и другое место искать. А что искать? Вон, до самой Ладоги, места-то сколько? Хотя, конечно, по-человечески я их понимаю, да. Но бунтовать?

— А что, бунтовали?

— Ну а как же? Я о чем толкую. Выходили с транспарантами, копали канавы, чтобы техника строительная не проехала. Экскаватор перевернули.

— Ну, одно дело экскаватор перевернуть, а другое — зверское убийство, вы не находите?

— А вы дослушайте, ваше сиятельство, — улыбнулся Сурков. — Недели три назад это было. Приехали дом Устюговых сносить. А их там пятнадцать человек, мал мала меньше. И они засели в этом доме, мол сносите с нами. Ну рабочие поковырялись, да уехали. А ночью дом полыхнул. Нет, я не утверждаю, что поджога не было, но где доказательства? Нету их, — Сурков хлопнул ладонью по столу. — В чем были они, в том и выскочили. А через два дня погорельцы и еще всякие недовольные возле Колтушского озера шоссе перекрыли. Требовали найти и наказать виновных и стройку прекратить. Встали цепочкой из живых людей и стояли с утра. И пока нам доложили, пока мы доехали… В общем, из-за поворота паренек выезжал, молодой совсем. Машина хорошая, «Ладога», как у вас, но постарше. Ну и не заметил их. Любку Устюгову на месте убило, еще двоих, детей ее, разбросало и покалечило. В больнице они сейчас. В благотворительной, князей Всеволожских. Парнишка как увидел, что натворил, так убивался, так убивался, бедный. Всё деньги им совал. Да только Петр не взял у него ничего. Он вообще стоял на коленях на обочине и выл до вечера, как зверь. Потом сыновья его увели.

Сурков печально вздохнул.

— Ну вот теперь скажите, Гермес Аркадьевич, кто еще мог Дубкова порешить, а?

Определенная логика в словах пристава присутствовала. Но Аверин давно привык, что не всё, что крякает, — утка. Взять, к примеру, Синицына. И в этом деле обязательно нужно разобраться. Если Петр Устюгов виновен, то участи его Аверин не завидовал.

— Вы поаккуратнее с обвинениями, — на всякий случай предупредил он, — это особо тяжкое. Сами знаете, чем такое карается. А если сожравший Устюгова див, заполучив память, укажет на его невиновность? Вы же по этапу и пойдете.

— Да некому больше, — махнул рукой Сурков, — да я и не дурак. Не бьем его, кормим хорошо. Жду, пока совесть заест. Священник к нему утром вот приходил. Он же не бандит, Устюгов-то. Разум от горя помрачился просто.

— Значит, он у вас под арестом. Могу я с ним поговорить?

— Да, конечно, ваше сиятельство. Авериных здесь любят и уважают. Может, он вам покается.

— Тогда приведите его сюда. И вот еще что. Чем Устюгов вдову в качестве убийцы не устраивает? Она кого-то другого подозревает?

— Да, другого, вы не поверите, кого.

— Хм. И кого же?

— Сатану. Она утверждает, что ее мужа убил Сатана.

Петра привели быстро. Он зашел в приемную и уставился в пол.

— Снимите с него наручники. И оставьте нас.

— Но, ваше сиятельство, — начал было один из полицейских, но Аверин пристально посмотрел на него, и тот послушно полез за ключами.

— Ну, здравствуй, Петр, — поприветствовал Аверин.

— И вам не хворать, — пробормотал арестант, продолжая глядеть в пол.

— Ты не помнишь меня, Петр? Ты и твой брат конюхами работали в клубе «Вега». Я — Гермес Аверин.

— А-а-а… — Петр поднял голову, и глаза его заблестели, — ваше сиятельство, как же помню. Вы на Ласке катались, я ее чистил. Всегда вы и ваш брат щедрыми были.

Внезапно он рухнул на пол и принялся отвешивать поклоны:

— Ваше сиятельство, Гермес Аркадьевич! Возьмите Наташку, в поломойки возьмите! Воду с пола пить будет! Ноги вам целовать! Иначе на обочину ведь пойдет девка. Куда ей еще, с отцом-душегубом?

— Встань, Петр, — нахмурился Аверин, — ты что ли убил?

— Ваше сиятельство, — Петр удивленно поднял голову, — а вы что же, сомневаетесь?

— Я всегда сомневаюсь, работа такая. Так ты убил? Только честно. Скажешь правду — устрою судьбу твоей дочки.

Из глаз мужчины потекли слезы:

— Ну не убивал я. Клянусь, не убивал! Да ведь человек я, как человек может сотворить такое злодейство? Каюсь, хотел. Убить хотел. Топор даже носил, вдруг как встречу. Да где там. Они с нами одной дорогой не ходят. Но я всё на себя возьму. Если прикажете. Наташу только устройте. Пропадет. А мне терять нечего. Я думал руки на себя наложить, да грех это. Может, и лучше, если чертяка меня сожрет.

Он замолчал и добавил тихо, вытянув вперед голову:

— Вы же колдун, ваше сиятельство. Скажите, страшно это? Правда, что душе бессмертной конец? Тогда, может, оно и лучше, — он показал затягивающуюся вокруг горла петлю.

Аверин стукнул кулаком по столу. Петр вздрогнул и замолчал.

— Петр. Мне не нужно твое признание. Я того душегуба поймать хочу. Ты же сам сказал — нелюдь.

Петр пополз к нему на коленях:

— Ваше сиятельство! Поймайте! Я за вас всю жизнь молиться буду! У меня же дети малые. Отец — старик! Тесть с тещей еле живые, как Любушка погибла. Наташа старшая… Внук по весне родился…

— Стой, — прервал его Аверин, понимая, что Петр сейчас будет перечислять свою огромную семью.

— Простите, ваше сиятельство.

— Встань для начала. А еще лучше — сядь. И давай, рассказывай всё, что знаешь. И про то, как ваш дом жгли, и про то, как жена твоя погибла, и про Сатану. Где твоя семья сейчас?

— У брата. На сеновале живут. Тепло сейчас, хорошо на сеновале.

Петра Аверин отпустил в глубоком раздумье. И сказал позвать к нему Суркова.

Тот появился тотчас же.

— Вот что, — сказал Аверин, — Петр Устюгов не виновен. Но отпускать его нельзя — поставьте к нему охрану и пусть у него все опасные предметы заберут. Он нехорошее задумал. Я его отговорил, вроде, но…

— Да кто же, если не он? — удивился Сурков, а потом покивал: — А-а, сыновья его сами могли. Или брат, Федор. Может, их взять, пока в бега не подались?

— Погодите брать. Никто никуда не побежит. Разберемся. Вы лучше скажите, вы задержали того парня, который Любовь