Беллис хотелось бы посмотреть вместе с ним на город ночью. Постоять с ним на балконе. Пройтись по улочкам, засунув руки в карманы.

Но вместо этого они торчали в маленькой комнатке, примыкавшей к центральному залу. Они стояли у одного из узких окон, и Беллис болезненно кривилась от расцветок горной породы. Она жадно взирала на маленький клочок черного неба.

— И вы все это понимаете? — спросила Беллис.

Доул двусмысленно качнул головой.

— Достаточно, чтобы знать: они уже близки к решению, — неторопливо сказал он. — У меня совсем другая специализация. После них свои исследования начну я. Ваша работа скоро переменится. Вас попросят обучать Аума соли.

Беллис моргнула, а Доул кивнул, подтверждая свои слова.

— В самхерийском и кохнидском законодательстве есть дыра. Мы не несем никаких новых знаний на остров, но мы забираем с собой Аума.

«Конечно же», — подумала Беллис.

— Итак… — продолжал Доул, — мы возвращаемся. — Его замечательный голос звучал в нижнем регистре. — С нашей добычей. Мы собираемся осуществить неслыханный проект. После нашего отлета Армада остановилась над залежами нефти и горного молока. Они пробурили скважину и сделали запасы, достаточные для вызова аванка. Мы направимся к воронке. А потом мы используем наше топливо, нашу наживку, упряжь, которую мы соорудим, и все такое, и мы… зацепимся за аванка.

Это прозвучало до смешного нелепо. Последовала долгая пауза.

— И тогда, — очень тихо добавил Доул, — начнется наша работа.

Беллис молчала.

«Я знала, что ты играешь со мной, — холодно подумала она. — Какая еще работа?»

Ее это не удивило. Ее нисколько не ошеломило известие о том, что аванк — это только начало проекта Любовников, что за ним последует еще что-то, что за всем этим стоит еще более грандиозный план, предприятие, участвовать в котором не будет никто, и уж конечно не она.

Вот только теперь предполагалось, что как-то она все же будет участвовать.

Беллис не поняла, почему Доул сообщает ей об этом. Его мотивы были для нее тайной. Ей было известно лишь то, что ее используют. Это даже не вызвало у нее негодования: она вдруг осознала, что иного и не ожидала.

На следующее утро солнечный луч коснулся трупа одного из механиков. Его скелет был обтянут сморщенной кожей, руки обхватывали грудь, пальцы превратились в когти, спина сгорбилась, словно от старости.

В пустоте под ребрами кожа слиплась с затвердевшими, обескровленными внутренностями. Глаза сморщились, как сушеные фрукты, завялившиеся на солнце. Десны, торчащие из открытого рта, были белее зубов.

Хедригалл, окруженный лепечущими мужчинами-комарами, перевернул мертвеца (тело закачалось на искривленной спине, как деревянная лошадка) и обнаружил плоскую дыру между его ребрами, пробитую хоботком самки-анофелеса.

Армадцы совсем было расслабились. Эта смерть потрясла их.

— Вот ведь дурак глупый, — услышала Беллис причитания Флорина Сака. — Что же он там, мудила, делал? — Она видела, как Флорин отвернулся от окна. Тот не хотел видеть, как Хедригалл нагибается и с грубоватой нежностью поднимает жалкие останки, берет высушенную оболочку, как ребенка, и идет прочь из поселка, чтобы похоронить мертвеца.

Но даже это несчастье не смогло ослабить воодушевленние армадцев. Даже среди потрясения и скорби Беллис чувствовала, что среди ученых царит возбужденное ожидание. Даже те, кто был знаком с погибшим механиком, искренне печалился, наряду с этим чувством испытывали и нечто совершенно другое.

— Посмотрите-ка на это! — прошипел Теобал, пират и теоретик-океанолог. Он потряс многостраничным документом — сшитой с одной стороны пачкой бумаг. — У нас есть все, что нам надо! Все расчеты по математике, магии и биологии.

Беллис посмотрела на бумаги со смутным удивлением. «И все это прошло через меня», — подумала она.

Когда появился Аум, Беллис перевела их слова: «Нам необходима ваша помощь. Хотите покинуть этот остров, выучить наш язык и помочь нам вызвать аванка? Хотите уехать отсюда с нами?»

И хотя понять выражение лица-сфинктера было невозможно, Беллис не сомневалась: в глазах Аума читались страх и радость.

Он, конечно же, согласился.

Эта новость быстро разошлась по поселку, и множество анофелесов-мужчин собралось полопотать с Аумом, пошипеть ему о своих чувствах. Что они испытывают? — спрашивала себя Беллис. Радость? Зависть? Скорбь?

Ей показалось, что некоторые из них жадно смотрят на армадцев, готовых к отъезду. Стена, разъединяющая их с миром, не так уж высока, и ее можно преодолеть, как собирается сделать Аум.

— Мы отправляемся через два дня, — сказала Любовница, и кровь так быстро отхлынула от сердца Беллис, что она почувствовала боль.

Она совсем забыла о своей миссии. Будущее Нью-Кробюзона зависело от нее. Она почувствовала, как уныние овладевает ею, ложится на нее тяжким грузом. «Нет, — тут же подумала она, — я не допущу этого, еще не поздно».

Членов экспедиции сообщение о скором отъезде обрадовало — больше не будет душного воздуха и ненасытных самок. Но Беллис отчаянно хотелось, чтобы у нее оставалось в запасе больше времени. Она снова вспомнила иссохшее тело, но быстро прогнала это воспоминание. Она боялась отчаяния.

В ту ночь, когда струподелы и какты провожали своих уязвимых товарищей к их постелям, Беллис сидела в одиночестве, массируя руку, глубоко дыша и пытаясь изо всех сил составить какой-нибудь план, найти способ попасть на корабль из Дрир-Самхера. Она даже рассматривала вариант бегства — отдаться на милость капитана Сенгка и остаться на его корабле. Или спрятаться там незаметно от команды. Все, что угодно, лишь бы снова увидеть Нью-Кробюзон. Но она знала, что это невозможно. Как только ее отсутствие обнаружится, Любовница прикажет обыскать корабли, и самхерийцы не смогут ей отказать. И тогда Беллис поймают и ее посылка не попадет к адресату, а Ныо-Кробюзону будет грозить страшная опасность.

И кроме того, осторожно напоминала она себе, до самхерийского корабля все равно никак не добраться.

Из соседней комнаты до Беллис донесся слабый звук, и она подошла к закрытой двери.

Это был голос Любовницы. Слов Беллис не могла разобрать, но уверенный, жесткий голос узнала безошибочно. Впечатление создавалось такое, будто Любовница тихонько что-то напевает, как мать — ребенку. Вполголоса и с очень сильным чувством. В этих звуках было нечто такое, отчего Беллис вздрогнула и закрыла глаза. От этой концентрации чувств у нее все поплыло перед глазами.

Беллис прислонилась к стене и слушала проявление эмоций, которых не разделяла. Она не могла понять, отражают они любовь или некую опустошающую разновидность одержимости. Но она все ждала, устремив взгляд на дверь, паразитируя, как комарихи, но только на чужом чувстве, в которое она погрузилась.