навестить нашего друга, — сказал, поднимаясь, фрегатар. — Через четверть часа мы будем в хижине мираба.

— Так он здесь рядом?

— За Касбой, рядом с разрушенной мечетью.

Они попрощались с испанцем, пообещав вернуться, и стали пробираться между развалинами, тянувшимися вдоль рвов и бастионов Касбы.

Нормандец часто останавливался, чтобы оглядеться. Хотя он и не видел больше бедуина и почти успокоился, он был настороже. Но никаких подтверждений того, что его подозрения были основательны, он не находил. Ни между развалинами, ни среди пальм не видно было ни души.

Они прошли почти двести шагов, когда фрегатар, который какое-то время принюхивался, снова остановился и сказал:

— Мы, должно быть, рядом с христианином, зашитым в шкуру быка. Чувствуете тошнотворный запах? Он становится невыносим.

— Да, я уже давно заметил, — сказал Железная Башка. — Но я думал, что это вонь от какого-то верблюда.

— Это бедный человек, который гниет вместе с быком, фрегатар, пойманный пять дней назад, как мне сказал ренегат.

— Каких только пыток не изобрели эти негодяи! — воскликнул барон.

— Их, наверное, сам черт научил, синьоры, — ответил Нормандец. — Ну вот, это там, у подножия этого бастиона.

— Вы говорите, его зашили? — спросил Железная Башка, почувствовав, что у него внутри все сжалось.

— Живьем, в выпотрошенного быка, чтобы он гнил медленно[42].

— Какой ужас! — воскликнул барон, содрогаясь. — Ах, правы те, кто называет этих чудовищ пантерами Алжира.

— Господин барон, уйдем отсюда, — пробормотал Железная Башка. — Мне лучше держаться отсюда подальше.

Они торопливо удалились, поскольку не могли больше выносить этот мерзкий запах, и пересекли рощицу пальм, тянувшуюся вдоль склона холма, вокруг цитадели бея.

Потом моряк провел их через сады, огороженные живой изгородью из кустов опунции. И наконец они подошли к площадке позади Касбы, посреди которой виднелись развалины мечети с остатками рухнувшего купола.

Немного поодаль возле огромного дуба, простиравшего свои ветви во все стороны и отбрасывавшего густую тень, они заметили маленькое квадратное строение, белое, увенчанное полукруглым куполом.

— Это хижина мираба или, лучше сказать, старого тамплиера, — сказал Нормандец, указывая барону на здание. — Там могила одного сонели, так берберы называют особо почитаемых ими святых.

— Там только старик?

— Да, и он нас ждет, — ответил моряк.

Он остановился и огляделся, чтобы удостовериться, что за ними никто не следит, а потом подошел к хижине и свистнул.

Мгновение спустя дверца отворилась и появился глава дервишей, держа в руке глиняную лампу.

— Это ты, Микеле? — спросил он.

— Да, синьор Арин…

— Тише, меня зовут Абд-эль-Хаджи. Кто это с тобой?

— Дворянин и его слуга.

Старик устремил на барона и каталонца испытующий взгляд, острый, как кончик шпаги, потом, удовлетворенный тем, что увидел, посторонился и сказал:

— Входите в мою хижину.

Внутри дом состоял из одной квадратной комнаты, скудно обставленной, поскольку дервишам не положено жить хотя бы с примитивными удобствами, они живут подаянием.

Там были только покосившийся диван, служивший кроватью, выцветшие от долгого использования ковры, несколько напольных кувшинов, где, должно быть, хранились припасы и вода, и два сундука с одеждой мираба.

Старик величественным и изящным жестом, благодаря которому в нем легко было узнать знатного европейца, пригласил барона сесть на диван, а потом сказал:

— Вы ведь не христианин-пленник, правда?

— Это барон ди Сант-Эльмо, мальтийский рыцарь, — сказал Нормандец.

— Мальтийский рыцарь… такой молодой! — воскликнул мираб удивленно.

— И храбрец из храбрецов! — добавил Нормандец. — Я встретился с ним, когда его галера вела отчаянный бой против четырех, которые разграбили и сожгли остров Святого Петра.

— Достойное мужество, господин барон, — сказал бывший тамплиер. — И я в молодости, еще до того, как попал в плен к этим проклятым берберам, к этим пантерам Алжира, отчаянно сражался против неверных в Кандии и в Негропонте, защищая славный стяг «Святого Марка». Но те времена уже прошли. У тамплиера нет больше ни доспехов, ни меча, ни галеры, затонувшей в Средиземном море. И воин прежних времен, гроза врагов, теперь превратился в мираба.

Он замолчал, глубоко вздохнул, а на морщинистом лице его проступила печаль. Потом, снова повернувшись к барону, он сказал:

— Чего вы хотите от меня, господин ди Сант-Эльмо? Если Микеле привел вас сюда, я предполагаю, что вы хотите вырвать какого-то человека, который вам дорог, из когтей пантер Алжира.

— Это так, синьор…

— Называйте меня просто Абад. С тех пор как я, когда меня приговорили к ужасным мукам, был вынужден спасать свою жизнь и отречься от своей веры, я считаюсь последователем Магомета, мусульманином.

— Который оказывает неоценимые услуги мальтийским рыцарям, — добавил барон. — Я знаю, синьор, что́ вы делаете и сколько людей обязаны вам своей свободой.

— Я стал мирабом, чтобы помогать несчастным, которые изнемогают под бичом берберов. Говорите, господин барон, — все, что я смогу сделать для вас, я с удовольствием попытаюсь сделать.

Синьор ди Сант-Эльмо кратко рассказал ему о неожиданном нападении берберов на остров Святого Петра, о штурме замка, о предательстве Зулейка, о похищении графини ди Сантафьора и о своей попытке догнать похитителей, попытке, которая, если бы не появились две фелуки фрегатаров, закончилась бы для мальтийцев полной катастрофой.

— Графиня ди Сантафьора здесь! В плену! — воскликнул старик, охваченный ужасом. — Я знал ее отца, у этого храбреца хватило смелости прийти сюда и обстрелять из пушек алжирские форты. Знал я и его замок. Берберы поклялись разрушить эту крепость, чтобы отомстить за обстрел. Они сдержали слово.

— А вы никогда не слышали о Зулейке? Он говорит, что он князь, потомок калифов Гранады и Кордовы, — спросил Нормандец.

— Зулейк… просто Зулейк?

— Бен-Абад! — сказал барон.

— Да, это одна из самых известных семей Алжира, — ответил мираб. — Они были очень могущественны, богаты и, думаю, таковыми и остаются. У них грандиозные дворцы, замки, галеры. Мне легко будет узнать, где живет этот Зулейк и где он спрятал графиню ди Сантафьора.

— Вы думаете, что пленница у него? — спросил барон обеспокоенно.

— Корсары пришли вчера вечером, — ответил мираб, — потому они не могли к сегодняшнему дню поделить пленников.

— Зулейк мог ее увести.

— Нет, это невозможно. Право первого выбора рабов принадлежит бею, потом выбирает Кулькелуби, самый жестокий из берберов, потом владельцы тюрем. Прежде них никто не может высказывать свои пожелания, даже капитаны галер.

— А если Зулейк, сговорившись с капитанами, решил скрыть ее?

— Он не осмелится. Здесь легко убить человека, даже если он принадлежит к знатной семье.

— А где могут быть пленники?

— В тюрьме паши, она самая большая из всех, — ответил бывший тамплиер. — Прежде чем будет сделан отбор пленных и перейдут к продаже рабов, пройдет несколько недель, барон. Графиня молода и красива?

— Да, это очаровательная девушка, — сказал Нормандец.

— Это правда, — сказал барон с печальной улыбкой.