которые терпят бедные христиане, что он, вместо того чтобы вернуться на родину, пришел сюда. Здесь его все принимают за марабута, это что-то вроде святого. Он прекрасно говорил на местном наречии, знал все тонкости религиозных церемоний, поэтому ему нетрудно было выдать себя за ревностного мусульманина. Он стал дервишем, потом улемом, потом он заслужил — и никто не знает, каких усилий и терпения это ему стоило, — титул мираба, сегодня нет ни одного человека, который не был бы убежден, что он настоящий праведник.

— И ради чего все эти жертвы?

— Я вам уже говорил, что несколько сотен христиан обязаны ему своей свободой. Он поддерживает связь со всеми фрегатарами и помогает им в благородных и дерзких начинаниях.

— Да, это действительно достойно восхищения, — сказал барон. — И никто никогда не заподозрил, кто он на самом деле?

— Нет, синьор. Нужно, однако, признать, что он крайне осторожен и необычайно хитер.

— Если бы он смог нам помочь!

— Он сможет найти Зулейка и графиню. Двери Касбы открыты перед ним, у него есть знакомые даже в ближайшем окружении бея.

— И когда мы с ним встретимся?

— Мы будем у него в полночь.

Они сворачивали за угол, чтобы уйти с площади, когда наткнулись на негров атлетического сложения, роскошно одетых и вооруженных хлыстами с позолоченными рукоятками. Негры размахивали хлыстами направо и налево и кричали властно и угрожающе:

— Баалак! (Дорогу!)

За ними шли еще четверо чернокожих слуг, которые несли на крепких плечах богатый паланкин с огромным шелковым голубым зонтом. На шелковых подушках томно возлежала женщина, несомненно молодая, хотя лицо ее скрывала плотная белая вуаль, не позволявшая разглядеть ее черты.

Должно быть, это была знатная госпожа или дочь какого-нибудь богатого мавра или важного чиновника. Это можно было понять по богатству ее кафтана из прозрачного шелка, расшитого жемчугом и золотом, с широкими рукавами. Он был перетянут в талии поясом из голубого бархата, сверкающим бриллиантами и изумрудами. На запястьях и на лодыжках женщины, немного выше шитых серебром желтых туфелек, сверкали золотые браслеты с рубинами.

Негры, заметив, что Нормандец и его спутники недостаточно проворно освободили им дорогу, бросились к ним, как свора бешеных собак, с поднятыми хлыстами, готовыми обрушиться на их плечи.

— Берегитесь! — закричал Нормандец, который вовсе не был расположен уступать дорогу кому бы то ни было, а тем более неграм. — Мы в своем праве!

— Дорогу! — кричал раб, бежавший впереди.

Набросившись на Нормандца и пытаясь прижать его к стене, он, вероятно, хотел выслужиться перед хозяйкой.

Фрегатар в ярости ответил ему таким мощным ударом, что раздался звук, подобный гонгу.

Второй раб хотел тоже наброситься на него, но барон преградил ему путь. Схватить силача за пояс и бросить на землю умелым приемом было секундным делом.

Дама, видя, как негр хрипит, сбитый с ног юношей, казавшимся чуть ли не ребенком, рассмеялась.

Другие негры, видя, что им оказали достойный отпор, поставили паланкин на землю, чтобы прийти на помощь товарищам. Они готовы были броситься в драку, но дама их остановила.

Она немного опустила белую вуаль, скрывавшую ее лицо, и пристально посмотрела черными как уголь глазами на молодого барона, который замер, готовый отразить нападение, рядом с Нормандцем и Железной Башкой.

Дама эта обладала чарующей красотой. Миндалевидные глаза, подчеркнутые полоской сурьмы, которую так любят восточные женщины, длинные ресницы, бледная, почти прозрачная кожа, маленький круглый ротик с губами, подобными розовому кораллу.

Несколько мгновений она пристально смотрела на барона, потом губы ее раздвинула изящная улыбка, обнажившая блестящие зубы, белизной соперничавшие с зубами негров. Затем она медленно поправила вуаль и с сожалением в голосе велела слугам продолжать путь.

Когда они проходили мимо барона, дама махнула ему рукой на прощание, и слуги исчезли за углом, направляясь к мечети.

— Господин барон, — сказал Нормандец с лукавой усмешкой, — будьте осторожны со здешними женщинами. Они могут быть опасны, когда страсть охватывает их сердце.

— Что вы хотите сказать? — спросил молодой человек.

— А то, что ваша красота поразила эту даму. Мавританка, арабка или турчанка никогда по неосторожности не снимет вуаль, особенно посреди улицы и особенно перед чужеземцем.

— Кто эта дама?

— Наверняка очень знатная женщина, если судить по богатству ее одежды и драгоценностей. А она еще и прекрасна. Я никогда не видел таких красивых глаз и такого совершенного лица. Будьте осторожны, потому что берберы, будь то мавры или арабы, кабилы или туареги, чрезвычайно ревнивы к своим женщинам.

— Нам только не хватает, чтобы какая-нибудь женщина влюбилась в моего хозяина, — проворчал Железная Башка. — Здесь и так слишком много опасностей, чтобы ко всему добавились еще и женщины.

— Пойдем, — сказал барон. — Алжир — большой город, здесь нелегко второй раз встретить одного и того же человека.

— Кто знает? — ответил Нормандец.

Они продолжили путь, поднимаясь по улице к потрясающей Касбе, чьи бастионы доминировали над городом, угрожая несчетным количеством кулеврин и бомбард, расположенных между массивными зубцами стен.

Схватить силача за пояс и бросить на землю умелым приемом было секундным делом.

— Пора позавтракать, — сказал Нормандец. — Здесь поблизости есть постоялый двор, который содержит один испанец-ренегат, где мы потихоньку от пророка сможем выпить хорошего аликанте и свободно поговорить. Этот трактирщик, хотя и выдает себя за правоверного мусульманина, остался добрым христианином.

Они прошли по нескольким переулкам у основания Касбы. Пальмы бросали тень на мостовые, среди развалин росли мощные кусты алоэ, походившие на гигантские копья, воткнутые в связки огромных прутьев. Наши друзья остановились перед большим белым домом, все стены которого были укреплены дополнительными столбами, а несколько мавританских арок, казалось, держались только благодаря какому-то чуду.

Они собирались войти, когда Нормандец вдруг остановился, он был очень удивлен и обеспокоен.

— Что с вами? — спросил барон, видя, что его спутник нахмурился.

Нормандец замер на пороге мавританской двери, вглядываясь в развалины и растения, закрывавшие вид на переулок. Весь его вид выражал живейшее беспокойство.

— Или мне мерещится, или это действительно он, — сказал Нормандец через некоторое время.

— Кто он?

— Вы заметили того бедуина, с которым я разговаривал у арки, когда провозили того несчастного, приговоренного к шамгату?

— Да, — ответил барон.

— В разговоре с ним я не смог сдержаться и скрыть свое негодование тем, что происходило, этой жестокой пыткой и жестокостью берберов.

— Это было неосторожно.

— Да, я знаю, господин барон, однако я уверен, что вы на моем месте сделали бы что-нибудь похуже — может быть, задушили бы этого наглеца, который смеялся и радовался, видя ужасные муки, которые терпел тот несчастный христианин.

— Вполне