его к холсту, чтобы посмотреть, как оттенок будет смотреться на полотне». Шагал довольно часто укладывал готовую картину в траву или же прислонял к дереву, «чтобы посмотреть, как на этом фоне выглядят нарисованные трава и деревья», это был важный тест на «подлинность» – ведь, по мнению Шагала, «хорошая картина создана из подлинной, живой материи». Он пел во время работы или слушал музыку, любил, когда Вирджиния читает ему вслух.

Будучи уже всемирно признанным художником, Шагал крайне болезненно относился к критике и, если в статье о его выставке были не только комплименты, искренне огорчался. Интересно, что замечаниям Беллы, а позднее – Иды и своей второй жены Вавы (Валентины Бродской) он безоговорочно верил: по требованию Иды переписывал картины, которые ей не нравились, по желанию Вавы много лет рисовал цветы, потому что та заявляла: за них лучше платят.

Что касается Беллы, она вообще была главным критиком Шагала. Ни одну картину нельзя было признать законченной, пока она не скажет своё слово. Она была и оставалась не просто самой важной женщиной в жизни Марка, но и абсолютным арбитром. Память о Белле сохранялась свято, и, пожалуй, лишь один человек для Шагала мог встать с ней вровень – его давно ушедшая мать. Вот и представьте, каково было жить Вирджинии в тени предшественницы, при том что тень эта от времени не становилась меньше, а, напротив, лишь разрасталась, заслоняя сегодняшний день.

С Идой у Марка были непростые отношения. Да, она многое сделала для своего отца, и он ценил это, но ругался с ней часто и по любому поводу. Отношения выясняли обычно на русском, и Вирджиничка лишь по интонациям могла догадываться, о чём шла речь. Писать Ида давно перестала, получала свои проценты с продаж картин отца. А вот Вирджиния, напротив, вдруг начала рисовать – и делала это с наслаждением, причем Марк её в этом всячески поддерживал. Вместе они ходили в гости к Матиссу, путешествовали по Италии, Швейцарии, часто бывали в Париже, совершили долгожданную поездку в Израиль. Шагал мечтал о крупных формах, ему хотелось рисовать фрески, но заказов на то, чтобы расписать часовню или общественное здание, долгое время не было.

Марк был по-настоящему привязан к Вирджинии и, когда она уезжала в Англию навестить родителей, отправлял ей печальные письма: «Когда тебя нет, всё кажется очень грустным. <…> Мне хотелось бы написать для тебя целую книгу, но по-французски я пишу, как русская свинья». Как все женщины Шагала, она выполняла много обязанностей, для которых обычно нанимают натурщиц и секретарш: позировала, вела корреспонденцию, а также фотографировала его работы, создавая первый каталог Шагала (со временем Вирджиния сделает фотографию своей профессией). По всему она должна быть счастлива, но, увы, в ней копились недовольство и раздражение. Смириться с ролью «вечно второй» – это одно, а вот жить практически без денег и выпрашивать всё до сантима у Шагала, не любившего расставаться с наличными и оплачивать чеки, – совсем другое! Вирджиничка чувствовала себя униженной, к тому же Ида стала вдруг проявлять характер и противиться излишнему, на её взгляд, влиянию бывшей экономки на её великого отца. Чтобы угодить Марку, Вирджиния решилась, наконец, совершить то, чего он так долго ждал от неё, – развестись с МакНилом и тем самым дать возможность Давиду носить законную фамилию.

Первая часть была выполнена, развод оформили сравнительно быстро, а вот вторую задачу решить так и не удалось. Прежде чем Шагал успел стать официальным отцом шестилетнему Давиду, Вирджиния ушла от него, забрав детей… Счастливая семёрка на сей раз не принесла Марку удачи – лишь семь лет Хаггард провела с Шагалом.

Часто говорят, что Вирджиния попросту сбежала от Марка к любовнику, но на самом деле всё было очень и очень непросто. Шарль Лейренс, тот самый бельгийский фотограф, снимавший Шагала в Америке, был почти ровесником Марка и навряд ли привлёк Вирджинию молодостью и красотой. Он приехал из США и появился в Холмах летом 1951 года, чтобы сделать теперь уже фильм о великом Шагале. Перенёсший тяжёлую болезнь сосудов Лейренс планировал навсегда осесть в Европе, скорее всего – в родной Бельгии. Вирджиния упоминает о его врождённой элегантности и прекрасном вкусе, а ещё у Шарля были разные глаза – один зелёный, другой карий (невольная рифма с невестой Аарона, брата Беллы, о свадьбе которого она так проникновенно пишет в своей книге, – у той невесты тоже были глаза разного цвета, и считалось, что это к счастью).

Лейренс снимал фильм в доме Шагалов, и между ним и Вирджинией вначале возникло чувство взаимной симпатии, а затем и нечто большее. Шарль стал обучать её киносъёмке, они помногу общались и стали дорожить компанией друг друга. Марк-то с Вирджинией всё чаще спорил, высказывал недовольство по самому ничтожному поводу… Когда она уезжала, он скучал, но стоило вернуться, как тут же следовали придирки и упрёки. Шагала утомляли дети, и он стал требовать, чтобы их кормили ужином отдельно. Он часто жаловался на Вирджинию и проявлял качество, которое она называла «детской неверностью»: сперва соглашался во всём, а после отрекался от своих же слов. Ну и, наконец, Марк и Вирджиния, судя по всему, сильно отличались темпераментами: об этом в книге мемуаров Хаггард сказано весьма деликатно, но умеющий читать между строк поймёт всё правильно: «…я тосковала по некой страстной нежности, которая наполняла картины Марка, и этого я не могла ему объяснить. По натуре Марк был робким и сдержанным в любви. Его нежность всё больше и больше уходила в творчество. Он много говорил о любви, он рисовал любовь, но он не любил».

Шарль впервые поцеловал Вирджинию в доме Марка, она испугалась и сказала, что всегда будет предана Шагалу, что у них с Лейренсом ничего не будет. Сказала и сразу же поняла, что это неправда. Вскоре они с Шарлем стали любовниками, но Вирджиничка долго не могла уйти от Марка. Даже после того как Шагал догадался о её неверности, случайно обнаружив письмо Лейренса, она не бросилась собирать вещи. Марк, если верить Хаггард (а ей почему-то сложно не верить), набросился на неё с кулаками, требовал прекратить всякие контакты с Шарлем, называл их обоих предателями. Потом к процессу подключилась Ида: продемонстрировав в очередной раз терпение и мудрость, она сказала, что, если Вирджиния всерьёз собирается уйти от Марка, надо постараться сделать это как можно менее болезненным для него способом. Друзья и коллеги – от Матисса до Териада – уговаривали Вирджиничку одуматься, но она, понимая и принимая все их