даже будучи счастлив, всегда о чём-то тревожился, и эта тревога составляла неотъемлемую часть его жизни. Случались у него и серьёзные творческие кризисы, и периоды молчания, и депрессии, нередко приходили мысли о самоубийстве. Он говорил, что знакомство с Беллой в Витебске спасло его от очередного желания свести счёты с жизнью, что он подолгу стоял на мосту через реку Витьбу, размышляя о том, что ему, скорее всего, так и не удастся найти свой путь в искусстве.

Но в Париже, рядом с любимой Беллой и маленькой Идой, Марк вновь по-настоящему поверил в себя, в свой талант и в удачу, и удача тут же откликнулась, приведя его к большой славе буквально за руку. Тот путь, который Шагал мучительно отыскивал в метаниях между провинциальным Витебском, где заборы вдруг стали напоминать пулемётные ленты, и столичным Петроградом, между голодной Москвой и мрачным Берлином, в Париже вдруг увиделся ясно, как сквозь чисто вымытое окно весенним утром. Основы, заложенные первым учителем Юделем Пэном, уроки, данные Бакстом в Петербурге, знакомство с Пикассо и Модильяни в Париже, а главное, то уникальное мироощущение, которое он привёз с собой из дома, как привозят альбомы с фотоснимками и документы в коробках из-под печенья, – всё наконец встало на свои места для того, чтобы из разрозненных кусочков явился шагаловский гений.

Кубизм, фовизм, экспрессионизм, неопримитивизм, сюрреализм… От всех этих течений художник взял понемногу, ровно столько, сколько ему было нужно, и ни каплей больше. Его сочная, всегда неожиданная, но при этом легко узнаваемая палитра быстро нашла ценителей среди парижан, заново учившихся радоваться жизни. А то, что сюжеты не всегда были понятны, – ну так это дело наживное! Зрители вскоре привыкнут к низеньким крышам Витебска, к вечному снегу и печальному веселью далёкого города, который Шагал продолжал считать своей родиной. «Зелёный уличный скрипач» расцветит музыкой серенькую улочку Витебска, весёлый крестьянин в красной фуражке накормит свежей травкой корову – частую гостью картин Шагала, а гигантский «Петух» (1929, Тиссен-Борнемиц, Мадрид), на котором едет верхом, как на коне, человек в красных брюках, возможно, символизирует Францию? Галльский петух-спаситель, вывезший Шагалов из занемогшей в революционной горячке России? Или же этот петух – родом из витебского курятника, где юный Шагал делал свои первые рисунки (другого места в доме ему было просто не найти, а сёстры, дождавшись, пока работа будет закончена, спешили вытереть ею пол)?..

Трактовать творчество Шагала, как уже было сказано, можно по-разному; единственное, чего художник не признавал, так это если его картины называли «фантастическими». Он считал, что пишет только то, что есть на самом деле, – и почти никогда не приукрашивает реальность. Говорил: «Остальное могут доделать другие, я же слишком хорошо знаю свои картины. Они часть меня, но я не знаю, о чём они».

Глубокий синий цвет его картин, достойный особого эпитета ьиагаловский, появился как раз в те счастливые парижские годы – «Белла в Мурийоне» (1926, частная коллекция), «Фрукты и цветы» (1929, частная коллекция), «Жизнь крестьянина» (1925, Художественная галерея Олбрайт-Нокс, Буффало), – везде царит эта восхитительная синева: небесная, морская, вечная, как счастье просыпаться и засыпать в Париже каждый новый день.

Увы, этому счастью, как и любому другому, однажды настанет конец.

Горящие огни

Белла быстро полюбила Францию, а для Иды эта страна стала настоящей родиной. Дочь Шагалов рано повзрослела, когда ей не было ещё двадцати, завела близкие отношения с неким Мишелем Раппопортом, предпочитавшим своей настоящей фамилии псевдоним Горди. У Мишеля были русско-еврейские корни, и это сближало его с Шагалами. Родители, узнав о романе Иды, настояли на свадьбе – повели себя как приверженцы устаревшей морали. Ида не смогла противостоять им и в 1934 году вышла замуж за Мишеля, но восемнадцать лет спустя брак всё-таки распался. В январе 1952 года Ида выйдет замуж за историка искусств Франца Мейера и родит ему троих детей: мальчика Пита и девочек-двойняшек Мерет и Беллу.

Марк Шагал в 1937 году получил французское гражданство, а чуть позже приобрёл на юге Франции прекрасный особняк XVII века; впрочем, семье не довелось пожить там в своё удовольствие… Вновь надвигались тёмные времена, сгущались, как тучи над Витебском, – счастливый период между двумя войнами оказался очень коротким. Ещё в 1933 году по приказу Геббельса в Мангейме были публично сожжены картины Шагала, заклеймённые нацистской пропагандой как дегенеративные. Нацистам не могли понравиться ни сюжеты, ни исполнение – тем более что Шагал, хоть и не любил, когда его зовут еврейским художником, справедливо видя в этом определении местечковостъ, сам всегда подчёркивал: я – художник-еврей.

В 1937 году Марк Шагал пишет картину «Революция» (частная коллекция), а через год – знаменитое «Белое крещение» или «Белое распятие» (1938, Художественный институт Чикаго). Христос для Шагала здесь прежде всего – еврей, переживающий муки, а вся картина пронизана неподдельным ужасом, предчувствием новых страданий народа. Справа горит синагога, слева размахивают красным флагом бойцы революции, и тот, кто не успеет сесть в лодку, и без того переполненную, вскоре примет мучительную смерть. Происходит всё, разумеется, в Витебске, хотя картина была написана в Париже, спустя две недели после Хрустальной ночи[20]. Белла примерно в то же время начала работу над своей книгой воспоминаний, пытаясь изжить в прозе страх перед неминуемой катастрофой евреев Восточной Европы.

Во Франции, как полагали Шагалы, евреям ничто не угрожало, дочери с зятем стоило огромного труда уговорить их покинуть свою вторую родину и только что купленный особняк в Горде. Вирджиния Хаггард пишет:

«Сделку по продаже дома заключили в тот самый день, когда немцы вошли в Голландию и Бельгию. Казалось, Шагалы не осознавали грозящей им опасности. Когда представитель Комитета чрезвычайного спасения США привёз в Горд приглашение Шагалам, они раздумывали, стоит ли уезжать».

Выехали из Марселя 7 мая 1941 года (Марк питал к цифре «семь» особую привязанность, считая её счастливой для себя), сели на корабль в Лиссабоне и поплыли в Нью-Йорк. Иде с мужем пришлось задержаться, чтобы «освободить» работы Шагала, арестованные гестапо, – это была превосходная коллекция из 500 картин, уже тогда оценивавшаяся в кругленькую сумму. В итоге всё закончилось благополучно, и семья воссоединилась в США, где началась новая глава их жизни.

Шагал действительно не хотел ехать в Америку, не понимал, как он сможет там работать, волновался, найдутся ли там коровы, чтобы их рисовать. Коровы нашлись, да и вдохновение, как выяснилось, за океаном водится. Свадьбы, коровы, петухи, скрипачи, неизменный Витебск появляются во многих картинах американского периода, разошедшихся в основном по частным коллекциям.