Однако возвращаюсь к майору Сопронюку.

Слухи о том, что занятия по фортификации идут не совсем по утвержденной программе, какими-то путями дошли до нашего замполита. Однажды у нас в столовке в Коробках, на третьем часу занятий, в самогонном и табачном чаду, капитан Дементьев и Даркшевич, распевая совершенно невозможные частушки, пустились в пляс.

И вдруг, подобно жандарму в последней сцене «Ревизора», на пороге предстал майор Сопронюк.

Немая сцена длилась минут пять. Потом замполит молча проследовал к столу, заваленному куриными огрызками, окурками, заставленному бутылками, щелкнул портсигаром и прикурил папиросу об лампу-молнию.

— Собственно, занятия уже кончились, — заикаясь промолвил капитан Даркшевич, — и мы решили немного поразмяться.

— А я ехал на санках из 3-й роты, зашел на огонек погреться. Ну, до свидания, товарищи. — С этими словами майор Сопронюк вышел.

Попробовали мы было посмеяться, попеть — как-то не клеилось. Гости встали и уехали.

Впоследствии майор Сопронюк вызывал по очереди наших четырех капитанов и накачивал их. Наши занятия с того дня прекратились. Капитан Дементьев уехал в штаб УВПС-25, а затем перевелся в Москву. Знаю, что впоследствии по его инициативе и нам пришла бумажка о переводе меня, как москвича и как расторопного и усердного работника, в Главное военно-инженерное управление (ГВИУ), но начальство УВПС втайне от меня ответило, что я им очень нужен.

Численный состав наших рот в то время был невелик, так как свыше 50 % бойцов находились в отлучке.

Я уже упоминал, что при немцах местное население на Черниговщине сняло за три года три урожая. Немцы брали, когда скрыть было невозможно, а если находился способ скрыть, то крестьяне легко обманывали тупоголовых оккупантов. Немцы писали строжайшие приказы. А когда дело доходило до того, как практически взять хлеб, то старосты им показывали многочисленные скирды с не обмолоченным хлебом и доказывали, что молотить некому, ведь остались одни старики, бабы да дети. Так у крестьян сохранился весь урожай хлеба за три года.

Когда наши войска освободили Черниговщину и военные хозяйственники увидели побуревшие скирды, где в середке сбереглась золотая пшеница, то они сказали:

— Э, нет, нас не проведешь!

И тогда вспомнили о существовании наших доблестных УВПС и был издан приказ по 1-му Белорусскому фронту: «Достать пшеницу!» Начальник тыла фронта генерал Антипенко упоминает об этом приказе в своих воспоминаниях, напечатанных в «Новом мире».

Каждому ВСО дали определенный район и сельсоветы. От 74-го ВСО командовал Тимошков, в число его помощников попал из нашей роты Миша Толстов. Бойцов размещали по хатам по 2–3 человека. И они буквально выколачивали пшеницу цепами. Выколотив в одной деревне, переходили в следующую и т. д. Половина хлеба оставалась хозяевам, половина шла армии. Хлеба заготовили столько, что одно только наше 74-е ВСО обеспечило пшеницей на всю зиму всю 62-ю армию. Тогда на Черниговщине много сохранилось ветряных мельниц, и на них, опять-таки наши бойцы, круглосуточно мололи зерно.

Впоследствии все, кто там был, с восторгом вспоминали о том бесподобном времени, когда они купались в молоке и в самогонке, по несколько раз женились и т. д.

Но к середине декабря молотьба закончилась и наши бойцы стали возвращаться в свои роты.

Это как раз совпало с окончанием срока мандата о мобилизации на оборонительные работы местного населения. Одновременно к нам явились новобранцы из той же Черниговщины, признанные «годными к нестроевой службе».

В нашу роту влился целый взвод таких новобранцев, которых привел Миша Толстов.

Я вернулся в свой 1-й взвод, где под командой помкомвзвода Харламова осталось лишь человек 40 хилых стариков и 15 девчат. Завидуя Мише Толстову, я понял, что надо не зевать. Пришел к Пылаеву, стал ему жаловаться. Как раз в этот момент вошел в штаб с автоматом наперевес наш бывший боец Монаков и отрапортовал:

— Товарищ капитан, разрешите к вам обратиться? Прибыл с молотьбы в ваше распоряжение. Со мной 22 человека.

— Берешь их? — кивнул мне Пылаев.

— Надо посмотреть, — ответил я и вышел на крыльцо.

Передо мной с котомками за плечами выстроились молодец к молодцу — широкоплечие, откормленные, только что мобилизованные ребята.

— Беру. Конечно, беру, — радостно сказал я, вернувшись в штаб.

Впопыхах я не заметил, что половина новобранцев были глухие, половина кривые, но для работы все они вполне годились.

Тут же я всех их повел за два километра в соседнюю деревню Пищики, где размещался 1-й взвод. На другой день и я вместе с Самородовым переехал туда же. Я остановился в лучшем доме, где жил помкомвзвода Харламов со своей пухлощекой законной супругой, которую он называл почему-то Марией.

Ох, Иван Онуфриевич Харламов! Судьба в лице капитана Пылаева соединила меня с тобой на целый год. Коренастый, на короткой шее большая голова, посреди мясистого лица тупой нос, тупой упрямый подбородок, на одном глазу бельмо. Да, конечно, ты умен, расторопен, сметлив, дисциплину держать умеешь. Но почему ты так жаден, так эгоистичен, стараешься выгадать только себе? Почему ты так заносчив с рядовыми бойцами? Как помкомвзвода ты обязан заботиться о них, стремиться улучшать их жизнь, их быт, их еду. А ты думаешь сперва о себе. Вот и сейчас: в Пищиках было всего 12 хат. Бойцов ты разместил тесно, они спят вповалку, а сам поселился в лучшем пятистенке вдвоем с Марией.

Ссориться сразу с Харламовым я не хотел и жилищный вопрос затрагивать не стал, но поселился сам в той же хате, мешая супружеским наслаждениям Ивана Онуфриевича. Ведь женат-то он был всего лишь месяц. К неудовольствию хозяйки там же я устроил свой взводный штаб и свой медпункт, так как ротная медсестра Маруся отказывалась ходить в Пищики. Я сам промывал, перевязывал и лечил раны, ставил градусники. Впрочем, лечить было легко, потому что, кроме марганцовки, никаких лекарств не имелось, а бинты требовалось строго экономить. Занимался я медициной с удовольствием, но за недостатком времени только до работы, по утрам.

Я сразу показал Харламову, что теперь во взводе не он хозяин, а я, и в тот же вечер снял одного из отделенных, а назначил Самородова. Остальные отделенные были все старички, они мне совсем не нравились, и я начал присматриваться к бойцам, подыскивая более подходящих командиров.

Неожиданно один из отделенных Чернобаев погорел. К счастью, это случилось без меня, когда я был на занятиях в Любече. К нам явился начальник Особого отдела старший лейтенант Чернов и предъявил ордер на арест Чернобаева и бойца Косых, которые были мобилизованы под Сталинградом. Их обыскали, ничего уличающего не нашли и отправили под конвоем в Калинковичи. Там состоялся над ними суд, и их, как бывших полицаев, приговорили к 10 годам каждого.

Всего в 1-м взводе теперь набралось 100 с небольшим бойцов, разбитых на 5 отделений.

К этому времени закончились работы по 1-й линии траншей в проклятой глине. 2-й и 3-й взводы — Виктор Эйранов и Миша Толстов — перешли на копку второй линии, а я на копку третьей, проходившей возле Пищиков.