Князь Курбский бежал от окружавшей его жизни, но бежал не в другую страну, куда уж дальше? Он с головой ушел в книги, изучил латынь, принялся переводить Цицерона и Аристотеля, трудился над русской грамматикой. А еще он с тем же рвением, что совсем недавно Ивана Грозного, обличал Унию. Но открыто выступать против иезуитов не решался, занимался все больше посланиями к православным общинам, убеждая их не вступать в открытые споры с иезуитами, но крепко держаться своей веры. Курбский даже собрал целый кружок переводчиков, правда, сделать они успели немного – перевели только кое-какие сочинения Златоуста, Дамаскина, но в планах были переводы многих писателей IV века.

Своего польского покровителя князь Курбский, или как он теперь себя звал Ковельский, ни ставил ни в грош.

– Князь, князь, – тронул за плечо хозяина верный слуга Афонька, которого Курбский подобрал умиравшим на дворе знатного литовца и забрал себе.

– А? – вскинулся Андрей Михайлович. – Что?

– Королевский коморник, сказывают, приехал.

– Чтоб ему! – выругался Курбский, спешно натягивая сапоги. Приезд королевского коморника Вольского означал, что князю надо спешно скрываться. Необходимость бегать от посланца Сигизмунда возникла, когда в пылу ссоры шляхтич Красенский оскорбил Андрея Михайловича, а тот в ответ попросту завладел его Туличовым. Страдать бы Красенскому вечно, но в городишке нашлись противники нового владельца, пожаловавшиеся в королевский суд. Курбский снова на себе испытал, что Польша и Литва не Москва, здесь себя вольно не поведешь. Сигизмунд издал указ о возвращении Туличова законному владельцу, только вот вручить этот указ своенравному князю коморник никак не мог – Курбский попросту бегал от Вольского, скрываясь в своих имениях. Не помогли даже угрозы избить настырного королевского слугу, если тот не прекратит мотаться по ковельским землям.

Князь уже готов был сигануть в окно, чтобы в очередной раз скрыться, хотя это ему надоело, как в дверь вдруг тихо постучали. Из-за нее донесся голос урядника:

– Князь Андрей Михайлович, это я!

Курбский кивнул Афоньке:

– Посмотри, чего ему надо.

Урядник забормотал что-то сквозь притворенную дверь, слуга, видно, даже не сразу поверил, переспросил, потом обернулся к хозяину, широко улыбаясь своим щербатым после многих избиений ртом:

– Король помер!

– Что? – изумился Курбский. Сигизмунду нет и пятидесяти двух, конечно, он сильно тоскует по умершей жене, но не помирать же из-за бабы…

Урядник, с осторожностью пущенный внутрь, твердил то же самое: принесли весть о смерти короля Сигизмунда. Он радовался одному – теперь грамоты, что возит Вольский, недействительны, а Курбский размышлял совсем о другом. У Сигизмунда нет достойного преемника. Кто займет престол объединенного государства? Нет, у него даже не мелькнула мысль, что хорошо бы самому, зато росло беспокойство, чтобы этим не воспользовался Иван Грозный.

Коморнику Вольскому Курбский надменно заявил:

– Ты, пан Вольский, грамоты мертвые возишь. Вот привези мне от нового короля, тогда приму с честью… – Но, задумчиво посмотрев вдаль, вдруг добавил: – А хотя бы и от живого короля мне листы привез, Туличова я никому не отдам!

Польский престол переходил из рук в руки, вернее, сначала его занял благодаря интригам своей матери Екатерины Медичи француз Генрих III, но просидел недолго. Нет, француза не свергали и не убили, он сам сбежал, узнав о смерти брата – французского короля Карла IX. Французский престол для Генриха был много заманчивей непрочного польского, потому Польша и Литва снова остались без короля. Курбский оказался прав в своих опасениях, Иван Васильевич в числе прочих попытался присоединить к своим регалиям еще и польский трон, но поляки стояли крепко – только сын Грозного царевич Иван, взамен на огромные земельные уступки и безо всяких гарантий, что завтра власть не поменяется.

Иван Васильевич не стал правителем Польши и Литвы, но эти земли получили короля не менее жесткого и твердого рукой – трансильванского князя Стефана Батория. Это избрание ничего хорошего Курбскому не сулило, Баторий не любил беглецов, не жаловал ковельского правителя и не собирался защищать его от нападок обиженных соседей.

Москва воевала с Литвой за Ливонию, эта вялая война то разгоралась с новой силой, то затихала. Но когда московиты заняли Вольмар, откуда Курбский писал свое первое послание, Иван Васильевич не удержался, чтобы не отправить ему свое именно из этого города. Курбский был потрясен Божьим благоволением, позволившим очевидному для него преступнику захватить Вольмар, потому ответил не сразу. Только через год, когда русская армия все же потерпела поражение под Кесью осенью 1578 года, он ответил, отправив сразу оба письма – и то второе, что издавна лежало в бумагах, и с яростью написанное третье.

Еще через год князь женился в третий раз, хотя не знал наверняка, жива ли его первая супруга. Да и нельзя было православному жениться в очередной раз, пока жива пани Мария, несмотря на их развод. Но, осуждая Ивана Грозного за многочисленные браки, Курбский себя такой меркой не мерил…

Третий брак оказался удачней второго. Дочь каменецкого старосты Семашка панна Александра была покладиста, а главное, она искренне заботилась о немолодом уже князе, которого стали одолевать хвори. Александра родила Курбскому двоих детей – Марину и Дмитрия, но оказалось, что обеспечить их будущее при новом короле отец не мог, Ковельское поместье ему так и не принадлежало…

Курбскому пришлось еще раз выступить против своего отечества. Он очень боялся, чтобы Иван Васильевич не взял под свою руку Литву, потому при выборе нового короля был готов поддержать кого угодно. Только князя никто не спрашивал, а избранный на престол Стефан Баторий совсем не благоволил ковельскому правителю. Довольно быстро Курбский почувствовал, что новый король не чета прежним, ни Сигизмунду, ни Генриху. Баторий набирал людей на войну в ковельских владениях Курбского, как и во всех остальных ленных, не интересуясь мнением князя. Когда же тот попробовал сопротивляться, его попросту вызвали в суд и пригрозили огромным штрафом с конфискацией всего имущества.

Князь Андрей сидел, обхватив голову руками и чуть не плача. Губы его зло шептали:

– Тираны! Все тираны!

Баторий повелел снова идти на Московию вместе с ним! Недавно Курбский ходил на Полоцк, вспомнив молодость, храбро бился, но когда призвал полочан перейти на сторону короля, со стен раздались ругань и проклятия. Князь вылил свою злость в послании к царю, радуясь унижению и бедам России. Распалив себя упреками, Курбский призывал императора Максимилиана поддержать его и Батория в походе против Москвы. Неизвестно, как ответил Максимилиан, но Баторий рвения князя явно не оценил, давать ему особые права не стал и во главе похода на Москву не поставил. А в 1581 году заставил еще раз идти в поход вместе с ним уже на Псков.

Курбскому не суждено было услышать проклятия еще и псковичей. По пути Андрей Михайлович разболелся, ему было всего-то пятьдесят три, но чувствовал себя князь, да и выглядел, сущей развалиной. Его недугом и отсутствием защиты от правителя немедленно воспользовались недоброжелатели, обвиняя в грабежах, убийствах, насилиях. Обиженных нашлось множество, князя засыпали судебными исками, а Баторий совсем не собирался защищать ковельского феодала. Рука польского короля Стефана Батория оказалась не легче тяжелой длани Ивана Грозного, Баторий согнул заносчивого Курбского в дугу, и тот на исходе своих дней униженно молил короля взять его семью под защиту от имени наименьшего и подножнейшего слуги! Куда девалась заносчивая гордость бывшего русского князя? Андрей Михайлович Курбский умер в мае 1583 года, на год раньше Ивана Грозного, от которого бежал.