ноги. После этого он испытующе посмотрел мне в глаза и вышел, попросив терпеливо ждать его возвращения.

Через полчаса он вернулся значительно обновленный, с желтыми пятнами на губах и на подбородке и пригласил меня приблизить нос к его лицу, после чего широко раскрыл рот.

Это был на диво мерзкий запах, но по выражению его лица я понял, что ошибся, и поспешил узнать, как удалось ему достигнуть таких блестящих результатов домашними средствами и в короткий срок.

Вместо ответа он наклонился к моему уху и спросил, какого я мнения о паре хороших гаванских сигар.

— Только хороших, — подчеркнул он.

И, видя мою нерешительность, хлопнул меня по плечу, прибавив:

— В твои годы, голубчик, я уже давно бросил монашеский образ жизни.

Это признание вырвало у него взрыв хриплого хохота, справившись с которым он взял меня под руку и повлек к себе на двор.

Там он остановился перед небольшой кучей всякого хлама и начал рыться в нем, при помощи щепки, с озабоченным лицом, время от времени посылая проклятия бездельникам испанцам, старавшимся подсунуть ему, вместо настоящих гаван, всякую заваль.

Наконец он нашел парочку, «за контрабандный ввоз которых уже не один негодяй получил пулю между лопаток», и сделал мне знак следовать за ним.

В сарае он вытащил из кармана пару сильно помятых окурков и, сравнив их длину, сунул более короткий в мой рот. Но сейчас же вынул его оттуда и переложил в свой, объяснив, что для начала полезнее смотреть, как это делают знатоки.

При этом он хладнокровно чиркнул спичкой и поджег конец окурка, испустившего струйку белого, очень скверного на первый взгляд дыма.

— Хорошо? — спросил я.

Он добродушно улыбнулся и, глядя поверх меня, сказал:

— Лично мне это доставляет наслаждение.

И, полюбовавшись на окурок, весело прибавил:

— Когда куришь вот этакую штучку, то чувствуешь, как становишься человеком.

Я попросил дать мне возможность ознакомиться с этим незнакомым мне процессом, и он охотно исполнил мою просьбу, предупредив:

— Не советую увлекаться. Табак этой бестии в состоянии свалить буйвола.

В тот же момент мне показалось, что в мое горло засунули большую половую щетку и, взявшись за ее ручку, согнули меня пополам.

Я, вероятно, здесь бы и умер от кашля, если бы сын инспектора не начал меня бить по спине, пока не отвлек внимание смерти в сторону спинного хребта.

Я поблагодарил его за участие и сказал, что совершенно не понимаю, как он в состоянии переносить эту пытку, куря такие сигары.

Он показался польщенным и приветливо объяснил, что это вовсе не пытка и, мало того, ничто так не в состоянии освежить усталую голову человека, как хороший турецкий или испанский табак.

У меня же просто не хватает привычки и практики, но уже со второй затяжки я буду чувствовать себя иным человеком.

Он оказался прав, как всегда.

Вторая попытка оказалась легче, и, когда мы вышли из сарая, я чувствовал себя совершенно иначе.

В глазах у меня рябило, а во рту я чувствовал совершенно новый вкус, словно в нем топили бумагой и старыми тряпками.

И это не было обманом, потому что, когда я поцеловал после обеда тетку, она содрогнулась от ужаса и крикнула:

— Боже мой! Откуда такая вонь?! Почему от тебя пахнет какой-то паленой дрянью? Иди и вымой скорее рот.

— Поди-ка сюда, голубчик, — поманил дядя.

Мне очень не хотелось подходить, потому что сын инспектора успел мне откровенно рассказать о более чем странном отношении к делу курения со стороны его отца.

Инспектор брал полотенце и, завязав на конце узел, отсчитывал на спине ту цифру, которая соответствовала каким-то понятным ему одному вычислениям.

Сын инспектора каждую единицу считал почему-то морским узлом и признался, что в этот день утром его отец успел сделать четыре морских узла, в два рейса.

Лично он к этим экскурсиям относился совершенно отрицательно и теперь, в ожидании их со стороны моего дяди, искоса поглядывал на дверь.

К моему удивлению, дядя не только не разделил взгляда тетки, но с наслаждением потянул носом и, ударив по столу кулаком, воскликнул:

— Клянусь спасением души — я наслаждаюсь, как никогда! Если мой старый нюх меня не обманывает — это запах старого бразильского табаку!

Он перемигнулся с инспекторским сыном и, иронически кивнув на тетку, отшвырнул ногой стул.

— Ты с ума сошел! — твердо сказала тетка.

Но он непочтительно расхохотался ей в лицо и, подойдя к сыну инспектора, звонко хлопнул его по плечу и сказал:

— Тысяча дьяволов! Много вы, бабье, понимаете. Когда, раз в жизни, встречаешь пару дельных ребят, которые теперь, увы, повывелись, то кажется, что сам становишься моложе десятка на два годков… Эх!.. Гайда, ребята!

Он схватил нас обоих под руки и потащил в кабинет.

— Этот малый в моем вкусе, — шепнул мне сын инспектора, когда дядя ловко швырнул нас на большой мягкий диван. — И силен, как африканский буйвол.

Дядя достал из ящика большую коробку толстых коричневых сигар и любовно вскрыл ее большим финским ножом.

— Вы разве курите? — спросил сын инспектора.

Дядя покатился со смеху.

— Курю ли я? Да, черт побери, давненько уж я не держал в зубах такой вот милашки. — Он с нежностью посмотрел на сигару и обрезал ножом кончик. — Берите, ребята, только раньше заприте дверь и откройте форточку, чтоб моя старуха не хлопнула нас за этим делом. Старая не переносит дыму, и если бы не она, я никогда бы не изменил своей сигаре. Это ее условие: или она, или сигара.

— Я бы предпочел последнее, — сказал инспекторский сын, пуская столб дыма.

Дядя виновато улыбнулся:

— Я немного привык к своей старухе… Но все же, когда встречаешь одного-другого теплого парня — плюешь на все, чтобы раскурить с ним парочку-две сигар, если они даже так медленно сосут, как мой племянник.

Они оба дружно расхохотались и сделали вид, что не заметили моего румянца, а я изо всех сил засосал толстую, как огурец, сигару.

— В этом деле я не признаю средины, — сказал дядя. — Одна сигара для меня — ничто. И уж если старуха выкинет нас отсюда, так было бы за что. После четырех-пяти этаких толстых плутовок я чувствую себя в силах свалить ударом кулака носорога.

Инспекторский сын поспешил сознаться, что это чувство ему более чем знакомо, и оба они зачмокали своими сигарами, глядя вдаль прищуренными и затуманенными воспоминанием глазами.

Время от времени они испускали вздохи восторга и с дружеской иронией кивали головами на мою сигару.

Эта проклятая сигара положительно не убывала и, когда