Лакеев мало!

То водомет угодных слов

И раболепство,

То, как в зверинце, дикий рев

И непотребство.

И где ж заботы о стране?

Где ей подмога?

Всё по заветной старине…

Лакеев много!

«Сатирикон», 1909, № 19

Обывательские рифмы

За утратою пергамента

(Пронеслась такая весть)

Для любого темперамента

На Руси — ни стать, ни сесть.

Невозможно без регламента

Жить на свете, пить и есть!

Истукану без постамента —

Так и то стоять не в честь!

Слава Богу, нет парламента?

Или, слава Богу, есть?

Дума вроде лишь орнамента?

Иль ее за правду счесть?

Хоть добраться до регламента

Нам какого бы ни весть.

Чтобы — так ли, сяк ли — amen[12]-то

С чистым сердцем произнесть!

«Сатирикон», 1910, № 14

Тишь да гладь

Тишь да гладь — Божья благодать.

Народная поговорка

В чистом поле — что за диво! —

Ни травинки, ни цветка;

В бороздах чернеет нива:

Ни ростка.

Спит иль вымерла деревня?

Не поживится в ней тать:

Ни коровушки, ни певня

Не слыхать.

Прикорнули даже избы.

Дремлет дед один в тени;

Дети хоть отозвались бы!

Где они?

Где? Да там вон, на пригорке,

Под крестами… Тишь да гладь…

Уж как есть по поговорке:

Благодать!

«Сатирикон», 1913, № 10

Осип МАНДЕЛЬШТАМ

* * *

«Морожено!» Солнце. Воздушный бисквит.

Прозрачный стакан с ледяною водою.

И в мир шоколада с румяной зарею,

В молочные Альпы мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть.

Чтоб в тесной беседке, средь пыльных акаций.

Принять благосклонно от булочных граций

В затейливой чашечке хрупкую снедь…

Подруга шарманки, появится вдруг

Бродячего ледника пестрая крышка —

И с жадным вниманием смотрит мальчишка

В чудесного холода полный сундук.

И боги не ведают — что он возьмет:

Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?

Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой.

Сверкая на солнце, божественный лед.

«Новый Сатирикон», 1915, № 26

Египтянин

Я выстроил себе благополучный дом,

Он весь из дерева, и ни куска гранита,

И царская его осматривала свита,

В нем виноградники, цветы и водоем.

Чтоб воздух проникал в удобное жилье,

Я вынул три стены в преддверье легкой клети,

И безошибочно я выбрал пальмы эти

Краеугольные, прямые, как копье.

Кто может описать чиновника доход!

Бессмертны высокопоставленные лица!

(Где управляющий? Готова ли гробница?)

В хозяйстве письменный я слушаю отчет.

Тяжелым жерновом мучнистое зерно

Приказано смолоть служанке низкорослой, —

Священникам налог исправно будет послан,

Составлен протокол на хлеб и полотно.

В столовой на полу пес растянувшись лег,

И кресло прочное стоит на львиных лапах.

Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах —

Загробных радостей вещественный залог.

«Новый Сатирикон», 1916, № 27

Аббат

О спутник вечного романа,

Аббат Флобера и Золя —

От зноя рыжая сутана

И шляпы круглые поля;

Он все еще проходит мимо,

В тумане полдня, вдоль межи.

Влача остаток власти Рима

Среди колосьев спелой ржи.

Храня молчанье и приличье,

Он должен с нами пить и есть

И прятать в светское обличье

Сияющей тонзуры честь.

Он Цицерона, на перине.

Читает, отходя ко сну:

Так птицы на своей латыни

Молились Богу в старину.

Я поклонился, он ответил

Кивком учтивым головы

И, говоря со мной, заметил:

«Католиком умрете вы!»

Потом вздохнул:

«Как нынче жарко!»

И, разговором утомлен,

Направился к каштанам парка,

В тот замок, где обедал он.

«Новый Сатирикон», 1916, № 42

Самуил МАРШАК

Жалоба

О, как терплю я от жесткой моды

На переводы!..

Жена

Переводит «Нана»,

Вера —

Бодлера,

Лена —

Верлена,

Маленькая Зинка —

Метерлинка,

А старая мамаша —

Шолома Аша.

«Сатирикон». 1908, № 15

Предостереженье

Не пленяйся бранной славой,

О красавец молодой!

Пушкин