— Ну давай, пробуй свою старую книжную магию, — свирепо бормотал Шив. — Я в своей стихии.

Чувствуя необъяснимое головокружение, я уцепилась за Райшеда. Мы прижались друг к другу, когда Шив плел мерцающую сеть силы вокруг нас, и Айтен выхватил меч вызывающим жестом. Люди в коричневом и черном наступали теперь с двух сторон. Тогда Шив начал метать в них копья молний, и их обугленная плоть шипела в лужах воды. Слезы досады послышались вскоре в проклятиях Шива — вместо каждого, отправленного им Сэдрину, эфирные чары переносили через пролив еще двоих. Обе стороны отказались атаковать друг друга в пользу настоящего приза. Поняв это, я спросила себя, не настала ли пора для малодушного ужаса, но почему-то он не казался стоящим того.

Мы отступили, плечом к плечу, глядя в лицо надвигающейся смерти, — мечи обнажены и руки тверды. Кишки выворачивались наизнанку внутри меня, и крик пытался вырваться прямо из груди, но я ощутила сумасшедший прилив гордости.

Шив на мгновение ослабил атаку, и в этот миг некто невидимый сбил его с ног. Огромный багровеющий кровоподтек выступил на лбу, и маг рухнул навзничь, словно тряпичная кукла, на россыпь камней, спрятанных в песке. Вода за его головой покраснела; я шагнула к нему, но так и не дошла.

Ноги заскользили и увязли. Я бешено изогнулась и повисла в немыслимой позе в пустом воздухе, пригвожденная как рыба, выпотрошенная и подвешенная для копчения. Я беспомощно замахала руками, было такое ощущение, будто я барахтаюсь в густом меду; вскоре я вообще утратила всякую способность двигаться. Из последних сил повернула голову, чтобы увидеть Райшеда и Айтена. Они также были пойманы и удерживались в неподвижности на полпути между шагом и падением. Голова Айтена висела над самой водой; я видела на поверхности рябь от его дыхания.

Боевые кличи зазвучали вокруг нас, и теперь, когда мы были абсолютно беспомощны, завязалось настоящее сражение. Пески заалели, пролив наполнился запахом бойни, смешанным с соленым запахом моря и пота обезумевших от крови людей. Высоко над головой закричали морские птицы, привлеченные нежданным пиром. Какая бы там магия ни поразила мои ноги, она ползла вверх по телу; я чувствовала, что все более и более отдаляюсь от жестокой схватки вокруг меня. Однажды мать дала мне дозу алдабрешского болеутоляющего сиропа, после того как лекарь вскрыл нарыв у меня на спине. Глубокой ночью я проснулась и увидела ее у моей кровати. С искаженным лицом она следила за каждым моим вздохом, но я была так же далека от ее страдания тогда, как теперь от людей, умирающих вокруг меня.

Я смутно осознавала, что крики меняются, слова теряют всякий смысл и связность. Вот один в коричневом набросился на своего соседа и, забыв про меч, атаковал подобно зверю зубами и ногтями. Когда ему было заметить, что они вместе тонут в пене прилива! Небольшие волны прокатили труп мимо меня, его руки крепко сжимали кинжал, которым этот человек проткнул собственное горло. Двое, пошатываясь, прошли перед моим осоловелым взглядом; они истекали кровью от горсти смертельных ран, но безумие в глазах гнало их сражаться дальше.

Грубые руки схватили меня и перебросили через одетое в кожу плечо. Голова моя беспомощно подпрыгивала, заклепки царапали щеку. В тот момент, когда меня передавали кому-то другому, я увидела путь, по которому мы шли так недавно. Трупы в коричневых мундирах лежали на гальке, и Главарь с медальоном ходил среди раненых. Некоторым помогал встать, но, подойдя к своему помощнику, только качнул головой и кинжалом в глаз отправил его в какой бы там ни было Иной мир, ждавший этих людей. Простирая окровавленные руки, он выкрикнул проклятие, которое охладило даже мой оцепеневший и ничего не понимающий ум, но шаг одетых в черное людей, несущих нас, даже не дрогнул. Повернувшись спиной к побежденным врагам, они уходили, пиная их, мертвых, с явным презрением.

В голове промелькнула смутная мысль, что это должно испугать меня, но, когда я попыталась разобраться почему, ползущее онемение захватило мой ум целиком, и все растворилось в черноте.

Прошло немало времени, прежде чем до меня дошло, что я в сознании. Я не могла двигаться — даже глаза не двигались — и не сразу поняла, что невыразительная белизна, которую я вижу, на самом деле оштукатуренный потолок. По мере того как мой ум медленно просыпался, я начала замечать крошечные трещины, недостающие слои, паутину, оптимистично цеплявшуюся за недоступный угол. Я как раз начала интересоваться структурой потолка, когда поняла, что и слух возвращается, а я и не понимала, что до сих пор его не было. Быстрые шаги протопали по половицам, по-видимому, сбоку от меня, и непонятный грохот донесся откуда-то снизу. Я силилась определить, что могут означать эти звуки, хотя мои мозги были так же бесполезны, как мозги пьяницы после трехдневного запоя, но вдруг неистовый вопль разорвал тишину, оборвавшись с ужасающей внезапностью.

Он разбудил меня основательнее, чем ведро ледяной воды. Это был не крик негодования, но пронзительный человеческий вопль беспредельного ужаса. Тревога за моих спутников пронзила меня, но тут же исчезла в страхе за себя; мысленно я подпрыгнула от того крика на два моих роста, но в действительности не шевельнула ни единым мускулом. Я была такой же беспомощной, как оглушенный боров, ждущий ножа мясника.

В этот самый миг, словно моя мысль послужила сигналом, дверь отворилась, и сапоги тихо заскрипели по половицам. Я тщетно пыталась повернуть голову, но могла не утруждать себя: человек подошел ко мне и наклонился, чтобы я увидела его лицо.

Это был тот, Беловолосый, обладатель жезла. По-своему он был даже красив. Гладко натянутую кожу угловатого лица украшал узор крошечных морщинок и несколько шрамиков. Его глаза, темно-карие, почти черные, были столь же безжалостны и столь же чужды мне, как глаза орла, бесстрастно взирающего на свою добычу.

Он заговорил, но его слова ничего не значили. По интонации и звучанию они слегка напоминали горную речь, но он произносил их так быстро, что я ничего не могла понять. Я без всякой надежды пожимала плечами, распахивала глаза, оттопыривала губу, стараясь выразить мое непонимание. Неприятное веселье заискрилось в глазах моего тюремщика, и он проговорил более медленную тарабарщину с неуловимо знакомым ритмом.

Чувствительность вернулась к рукам и ногам. Я ощутила тугие ремни на лодыжках и запястьях, пристегнувшие меня к жесткому столу. Скрученные мускулы немедленно запротестовали, и я обнаружила, что могу теперь гримасничать от боли. Смятение внутри черепа начало проходить, оставляя привкус худшего в моей жизни похмелья, и мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы меня не вырвало: рвота — плохое занятие, когда лежишь на спине. Беловолосый все еще склонялся надо мной, надменное веселье плясало в его глазах, и я решила, если меня вырвет, то уж постараюсь попасть ему в лицо.

— Итак, я должен приветствовать тебя в моем доме. Надеюсь, мы сможем достичь соглашения относительно твоего визита сюда.

Он говорил на тормалинском, но не на Старом Языке книг и пергаментов, который мог бы почерпнуть из первоисточников, а на повседневном наречии той страны — безупречный южный акцент, диалект торгового сословия. Идея о мелочном жесте вызова показалась мне вдруг нелепой.