– А вой не слышишь?

– Кому тут выть?.. Разве что ветру в скалах.

– Или в ушах гудит, – ввернул Шуруп.

Багиров прислушался еще и ничего не услышал.

– Наверное, в самом деле ветер, – произнес он с сомнением.

– Не ветер! – прозвучал чужой голос.

В один миг сержант ужом выскользнул из спального мешка, схватился за оружие. Разглядел на фоне скал темную фигуру, бесшумно передвинул предохранитель… Скомандовал:

– Стой, где стоишь!

– Не узнал? Короткая память у тебя, человек снизу.

– Иван?

– Можно и так, – ответил абориген. – Вы устали. Лежите. Я огонь разведу.

Отложив автомат, Багиров медленно опустился на спальник.

– Давненько не видались, Тульбигей, – вступил в разговор Пепс, выбираясь из мешка.

– Давно…

– Ты все кочуешь, скитаешься, сегодня здесь, завтра там?

– Скитаются те, у кого дома нет. А мой дом – тундра… Чай будем пить?

– Не из чего тут костер запалить… – сказал Багиров. – Так что, если голоден – угощайся, есть, что пожевать. Но с чаем облом…

– Запалим, – успокоил Иван.

Сделал несколько шагов в темноту, тут же вернулся, принес тючок с пожитками, хорошо знакомый сержанту карабин и связку сушняка. Совсем небольшую вязанку, – по разумению Бага, ее никак не хватило бы на приличный костер: вспыхнет и сгорит, котелок или чайник даже не нагреется.

Но Иван, он же Тульбигей, развел костерок с умом: крошечный, под самым дном памятного Багирову котелка, – так, чтобы ни единая калория тепла даром не пропадала. И все равно, окажись каким-то чудом рядом букмекерская контора, сержант поставил бы любую сумму на то, что котелок не закипит.

И проиграл бы. Иван даже все свои веточки спалить не успел – котелок забулькал, крышка задребезжала, выпуская излишки пара.

Чай пили долго и молча, пуская по кругу алюминиевую помятую кружку. Выпили всё, хотя под конец Багиров с усилием глотал терпкий напиток. Но не выливать же, коли дрова тут в большом дефиците.

– В Рай собрались ходить? – спросил Иван по окончании чаепития; равнодушно спросил, словно между прочим, словно исполняя обязательную для путешественников формальность.

– Вроде того, – кивнул сержант. – Бывал там?

– Я много где бывал, – обтекаемо ответил абориген. – Разные места. Люди по-разному их зовут.

– А в Раю? – настаивал Багиров. – Там, за ледником?

– Не ходите туда.

– Это еще почему? Плохое место? – припомнил сержант старую песню Ивана.

– Нет, – пожал плечами Иван. – Не плохое, просто другое… Не для вас.

– Почему?

– Не для вас, – настойчиво повторил Иван.

– Почему? – уперся Баг.

Иван глубоко-глубоко вздохнул. Словно родитель, не знающий, что ответить на простейший детский вопрос: отчего все-таки трава зеленая? Родитель, не желающий ни врать, ни растолковывать про хлорофилл с фотосинтезом…

Одновременно со вздохом Иван потянулся к своему тючку, достал знакомый глухо побрякивающий мешочек. Сказал, развязывая тесемку:

– Сейчас сам увидишь.

Пепс резко поднялся на ноги. И заявил не менее резко:

– Я в эти игры не игрок. Пойду прогуляюсь. Вы уж тут без меня как-нибудь…

Багиров удивился. Что за муха укусила Большого Пепса? Когда-то нагадал ему узкоглазый неприятность – и она сбылась?

Шуруп тоже энтузиазма не проявил. На прогулку не отправился, но отодвинулся подальше от погасшего костерка и от Ивана. Бывший вертолетчик вообще ни слова не произнес после появления аборигена. Это Шуруп-то, способный живого заболтать до смерти и продолжить над бездыханным телом свой бесконечный монолог о бабах, выпивке, жрачке и поганой здешней житухе…

Светила луна – полная, яркая. Пики Бырранги казались черными дырами в звездном небе. Ледник искрился в лунном свете, словно огромная груда алмазов, далекая и в то же время близкая. В общем, самая подходящая обстановка для гадания, столоверчения и вызывания духов.

Свой знаменитый поднос Иван с собой не прихватил, метнул костяшки на донце перевернутого котелка, давно остывшего. И остановил Багирова, хотевшего подсветить фонарем:

– Не надо. Я все вижу. Сиди, смотри, слушай.

Все происходило, как в первый раз: так же быстро мелькали в лунном свете пальцы, с удивительной точностью выдергивая фигурки, – не потревожив, не стронув с места соседние. И все происходило иначе: по краям котелка теперь не выстраивались два ряда костяшек, все извлеченные из общей кучи сразу отправлялись в мешок.

Закончив свои манипуляции, Иван долго молчал. А потом заговорил с большими паузами, словно тщательно подбирал слова и боялся сболтнуть лишнее:

– Им нельзя за ледник… Им двоим (Иван показал взглядом на Шурупа и легонько кивнул в ту сторону, куда ушел Пепс)… Не вернутся… Ты можешь ходить… Ты вернешься… Но лучше останься там… Теперь можешь спрашивать.

– У меня опять две дороги, вверх и вниз? – спросил Багиров.

Он ждал, что Иван сейчас вновь заговорит низким, глубоким, как бы не своим голосом. Но нет, отвечал абориген все тем же надтреснутым тенорком.

– Дорога одна… Ты выбрал и теперь не свернуть. Но можно остановиться…

– Нет уж, зимовать тут не буду… А дорога-то правильная?

– Она твоя. Другой нет.

– Вверх? В Рай? В Аду я уже побывал…

Иван молчал. Решительно смахнул с котелка фигурки, ссыпал в мешочек, убрал его на место. И лишь затем ответил, причем совершенно невпопад:

– Не сможешь остановиться – иди. Не сможешь умереть – живи. Не сможешь увидеть – смотри.

Ахинея и бессмыслица, но любая бессмыслица звучит весомо, если произносить ее в соответствующей обстановке. На залитых мрачным лунным светом склонах Бырранги, например.

– Ты куда это собрался? – удивленно спросил сержант, глядя, как ловко Иван приторочил к тючку котелок, а затем закинул поклажу на спину и подхватил с земли карабин.

– Домой пойду.

Не прощаясь, сделал несколько шагов в темноту и исчез. Сколько ни пялился сержант в сплетение густых теней, никакого движения не разглядел. На освещенных луной участках Иван тоже не показался… И ни звука, свидетельствующего, что кто-то движется по камням, ни шороха, ни стука покатившегося со склона камешка. Словно призрак, словно горный дух навестил их бивак, – и растаял, вернулся в свое царство теней.

– Ушел старый леший? – спросил вернувшийся Пепс.

– Ушел, – вздохнул Шуруп. – Лучше б не приходил…

– Он вам обоим раньше гадал… – сообразил Баг. – Гадал ведь? И что, сбылось?