– Получилось, – сказала ведьма, переставив Чашу на пол. – Смотри!

Зажегся шарик-светляк, и Кемурт увидел, что в прозрачной воде что-то плавает: как будто множество черных обрезков – крохотных, фигурных, похожих на нарисованные тонким пером закорючки. Они постепенно тонули, но не оседали на перламутровое дно, а попросту исчезали, их становилось все меньше. То ли растворялись, то ли уходили через Чашу во владения Госпожи Пучины.

– Что это?

– Иероглифы, которые были на ожерелье. Мне удалось вернуть их Таннут, и ожерелье перестало быть волшебным предметом, а Лорма приняла свой истинный облик.

Сверху доносился топот, ругань, обережные молитвы, крики, кто-то пытался успокоить людей, кто-то требовал, чтобы гости немедленно освободили помещение, а кто-то другой распоряжался, чтобы никого не выпускали.

Кем завернул Чашу в платок, убрал в котомку, и они поползли к лазу с лестницей. Теперь надо вернуть артефакт на место, и чтобы никаких улик, что его кто-то брал.

Благодарение Ланки, в королевском кабинете никого не было. Про себя молясь Таннут, чтобы не прогневалась, вор поставил Чашу туда, где ее прятал Дирвен. К этому времени от иероглифов следа не осталось: в чаше-раковине была только прозрачная морская вода, ничего, кроме воды.

– Идем к Сухрелдону, – сказала песчаная ведьма. – Надо его освободить, тем способом, каким это возможно… Он ведь сам попросил. И он видящий, может что-нибудь про тебя сказать, а тебе еще вторую часть надо выполнить.

Подвал словно вымер: вся охрана ушла смотреть на торжество и сейчас, должно быть, принимала участие в общей суматохе. Безумного поэта было слышно издали:

В этот раз его камеру освещала подвешенная на крюк лампа, хотя он был там один. Тусклый желтоватый полумрак – ровно столько, сколько нужно, чтобы узник мог видеть прислоненное к противоположной стенке зеркало, мутное, как грязная лужа, и в нем свое отражение. Одежду у него забрали, и он сидел, скорчившись в три погибели. Голый, жалкий, истерзанный, лиловый от кровоподтеков.

Глянув в окуляр, Кем уступил место Хеледике, а поэт продолжал бормотать:

Ведьма отстранилась от окуляра и начала двигаться в одном ритме с речитативом Сухрелдона – стоя на месте и не отрывая ступней от пола, в этом изломанном танце участвовали только ее колени, руки и плечи.

– Тогда в чертог Кадаха мчись – тебя здесь ничего не держит! – опередив его, закончила Хеледика.

Взметнула руки в последнем движении и уронила, как будто враз лишившись сил.

Из-за стены донесся короткий хрип и звяканье цепей, потом наступила тишина.

Кем приник к окуляру: изувеченный маг лежал на полу, не подавая признаков жизни.

– Добрых посмертных путей, – тихо произнесла песчаная ведьма. – Он уже не здесь. Идем.

Они выбрались из дворца потайным ходом, который вел к дровяным сараям на задворках министерских зданий, и смешались с толпой, собравшейся на раздачу королевского угощения. В толпе еще не знали, что свадьба сорвалась, и кричали: «Хвала их величествам!»

Кемурт и Хеледика, спрятавшая волосы под низко повязанным платком, тоже разжились пирожками – с ливером и с яблочным повидлом. Пирожки были тощенькие, плоские, как лепешки, зато их напекли много, хватало на всех. Без амулетов Кем не рискнул бы полезть за ними в давку, даже с амулетами не рискнул бы, но у него живот подводило от голода.

– Сухрелдон, добрых ему посмертных путей, был влюблен в тебя, – пробормотал он сбивчиво, когда вышли на запущенную безлюдную улицу с особняками, от которых веяло позапрошлым веком, и разросшимися акациями за коваными оградами.

– В меня многие влюблены, – отозвалась песчаная ведьма. – Это из-за воздействия нашего племени на людей.

«И я тоже», – хотел сказать Кемурт, но вместо этого усмехнулся:

– Ты его отправила в чертог Кадаха. Он достоин уважения за то, что не стал служить этой шайке, и, наверное, попадет туда. Но он же всех там замучает своими виршами!

– А может, ему хотя бы Кадах объяснит, что если ты любишь стихи, но не обладаешь талантом, лучше их не писать, а читать. И заниматься чем-нибудь таким, что у тебя получается хорошо.

– Точно. Тогда он в следующей жизни будет не плохим поэтом, а ценителем поэзии…

Кемурт шагал рядом с Хеледикой по благоухающей акациями темной улице, и ему хотелось говорить о чем угодно, только не о том, что через пару дней надо будет вернуться во дворец и выполнить номер, по сравнению с которым кража Чаши Таннут – детские игрушки.

Лагерь абенгартских беженцев раскинулся у отрогов Сновидческого хребта в Меновой долине. Шатры, палатки, шалаши, экипажи с опущенными на землю оглоблями выстроились ровными улицами, и каждой улице был присвоен порядковый номер. Овдейская дисциплина даже здесь взяла свое, несмотря на развал прежнего миропорядка, отсутствие удобств и сомнительный завтрашний день.

Сверху все это напоминало ряды заплат, аккуратно нашитых на чиненное-перечиненное одеяло. Вдали виднелась крепость Треген, похожая на вырезанное из серого камня украшение для каминной полки. Хенга Кьонки, рыжая, встрепанная, с прицепившимся к штанам прошлогодними репьями, забралась по склону так высоко, как сумела, хотя подошвы скользили по старой хвое, и ветер рвал полосатый красно-белый шарф.

Хенгеда Кренглиц замотала бы простуженное горло серым шарфом, но Хенга – другое дело. Их теперь двое. И это вовсе не бред повредившейся в уме от пережитых лишений барышни, а сознательно принятое решение. Она думала об этом всю дорогу от столицы до северных гор. Она хочет быть Хенгой. Ей решать, кем она будет.

Девушка уселась на хвойную подстилку. Склон был до того крутой, что по нему можно съехать, набирая скорость, пока не обнимешься с сосной или не влетишь в кустарник.