- "Сигма" есть на любом корабле. Но командует все-таки не она, а капитан. Вы хотите сделать наоборот?

Карский улыбнулся.

- Но капитаны давно уже, если не ошибаюсь, не рассчитывают карандашом на бумаге, в каком режиме должны работать устройства.

- Вы правы.

- Тогда не будем терять времени.

Пусть занимаются, чем хотят. Они упорно не замечают главного; но оно есть, и однажды откроется людям.

Инна постучалась в рубку связи. Помедлив, стукнула еще раз. Луговой сердито распахнул дверь. Увидев Перлинскую, он. проворчал что-то, более вежливое, чем собирался. Даже отступил, позволяя ей войти, взял за руку и подвел к чему-то, на чем можно было сидеть: после яркого коридора актриса не видела в рубке ничего, кроме светящегося экрана.

Луговой усадил ее и почти забыл об ее присутствии; повернулся к экрану и словно утонул в нем. Инна вежливо подождала, потом кашлянула.

- Простите, я вам мешаю. Но мне непременно нужно знать...

- Да?

- Вы много времени проводите у экрана?

- Угу. Вы тоже хотите? Славное занятие. Лучшее в жизни.

- Скажите... Вам никогда не приходилось видеть на экране что-то другое? Не фильм, не запись... Что-то, что исходит не от нас...

Такого эффекта она не ожидала. Луговой резко повернулся. Несколько секунд вглядывался в нее. Она услышала тяжелое дыхание.

- Откуда вы знаете?

- Значит, что-то такое было? Правда? Расскажите! - Она крепко схватила его за руку. - Это очень, очень важно!..

Он отвернулся, чтобы Инна не заметила растерянности в его глазах. Взглянул на экран. Действие фильма шло своим чередом. Герои, наконец, остались вдвоем. Он подошел к ней, нежно взял за руку...

Луговой всмотрелся. Не в него. В женщину. Она была молода и. прекрасна. Других в фильмах не бывает. Но что-то почудилось в ней Луговому... Пальцы Инны крепко сжали его запястье. Она слабо охнула. Луговой повернулся. Теперь уже ее лицо, освещенное экраном, выдавало растерянность.

- Слушайте, это же вы! - сказал он.

- Да... Я помню... Это моя картина...

- Это вы! - повторил он.

Луговой был потрясен. Когда видишь женщину - по твоим представлениям - в годах, то сразу определяешь свое к ней отношение, и больше об этом не думаешь. Но вот сейчас он увидел Инну такой, какой она, была раньше; на экране она была, пожалуй, даже моложе, чем он. И вдруг невозможно стало думать о ней по-старому: теперь сквозь ее сегодняшние, знакомые черты все время будут проступать эти, прежние, и ведь не так уж велика разница...

На экране рука мужчины обняла ее за плечи, и Луговой ощутил ревность... Ее губы были горячи. Она отстранилась не сразу.

- О, вы... - сказала она тоже другим голосом, - а она уже считала, что забыла, разучилась говорить так. - Вы, дерзкий мальчик...

У него голова пошла кругом от этого голоса. Но дверь рубки отворилась. На пороге стоял капитан.

- Извините, - сухо сказал он.

Перлинская совсем по-девчоночьи ахнула, бросилась к двери - Устюг едва успел посторониться. Луговой хмуро взглянул на капитана.

- Надо поработать, штурман, - сказал Устюг после того, как они, обменявшись взглядами, молчаливо согласились не касаться только что происшедшего. - Рассчитать программу.

- Зачем?

Капитан подумал.

- Чтобы знать, как жить.

- Все это глупости, капитан. Машины не научат нас жить. Никто не научит, кроме нас самих.

- Может быть. Но это не причина для отказа.

- Люди жили. и бывали счастливы и тогда, когда таких машин не было на свете. И раз что-то не клеится, значит, дело в самих людях, а не в технике.

- Может быть и так. Но может быть, людям нужно, чтобы машины заставили их жить по-своему? Начав изобретать машины, люди уже не могут жить без них.

- Ладно, - сказал штурман, с сожалением взглянув на экран. Ему очень хотелось досмотреть, чем кончится история с той женщиной, что несколько минут назад сидела рядом с ним.

Кто придумал, что жизнь плоха? Кому могла прийти в голову такая идиотская, нелепая, ни с чем не сообразная мысль?

Жизнь чудесна! И никогда, никогда не была иной! Все, что совершалось вокруг, служило поводом и основанием для счастья.

Каюта. Какая чудесная каюта, думала Зоя, счастливыми глазами обводя свое жилье. Как она разумно, удобно и красиво устроена! Жить в такой каюте - уже само по себе счастье.

Диван. Какой прелестный, мягкий, широкий, обаятельный, всякий! Лежать на нем - мечта! Сидеть - сказка! Взобраться на него я прыгать - наслаждение! Можно еще кувыркаться, перекатываться с боку на бок. Все можно. И все ведет к счастью.

Туфли. Какие удобные, какие красивые, какие прочные, какие, какие...

Люди. Великолепные, кристальные, лучезарные...

Нет, чудо, а не жизнь! Она так хороша, так неповторимо великолепна, что не хочется (и не нужно, и даже нельзя) делать что бы то ни было, чтобы не испортить обаяние этой жизни. Даже есть не хочется, хотя еда тоже неподражаемо прекрасна, вкусна, нежна, да, да, да!..

Зоя лежала на диване, закрыв глаза, счастливо улыбаясь. Временами ощущение счастья заставляло ее смеяться громко и задорно и даже повизгивать от радости.

Она смеялась, а где-то на задворках сознания врач Серова констатировала: да, болезнь, поразившая Стрелу-вторую, развивается в полном соответствии с наблюдавшейся там клинической картиной. Болезнь, приведшая к ликвидации колонии. Некоторая гипертрофия центра удовольствий в головном мозгу, постоянно раздражаемого вирусом. Люди счастливы. Счастливы каждый в одиночку, каждый счастлив самим собой. Они ничего не хотят делать и не делают - ведь они счастливы и без Torol Они умирают. Умирают от истощения. Умирают счастливыми, и сама смерть, наверное, кажется им прелестной и немного смешной. Доктор Серова видела, как люди умирали, смеясь...

Через два дня после заражения Зоя ввела себе комбинацию препаратов, найденную ею, но еще почти не испытанную, и уж на людях - вовсе нет. Наверное, в чем-то она ошиблась: комбинация на нее не подействовала. И вот болезнь набирала силы.

И чудесно! - думала Зоя, заставляя врача умолкнуть, стушеваться, исчезнуть. Люди всю жизнь гонятся за счастьем. Но вот оно! И никакая погоня не нужна.

Но почему я одна? -