подумала Зоя вдруг. - А другие? Неужели они не заслуживают счастья? Страдали все одинаково!

Наверное, врач уже умер в ней, умер раньше, чем человек: доктор Серова никогда не позволила бы себе сделать подобное. А сейчас Зоя, захватив ампулы, вышла в салон. Распылитель был с нею. Она огляделась: никого не было. Смеясь, включила аппарат. Облако тумана повисло, и через минуту рассеялось. Этого достаточно для того, чтобы все были счастливы - и никакая погоня не нужна. Четыре дня - инкубационный период, а потом начнется золотой век.

Теперь они меньше бывали вместе, но говорили, как ни странно, больше, чемдо сих пор.

- Не могу понять; как ты полюбила меня?

Вера улыбнулась.

- Сперва было просто интересно; что это за человек, который должен править всеми планетами? А потом - ты знаешь.

- Да, - сказал Карский, хмурясь. - Одного не могу понять: неужели мы с тобой - исключение? Отклонение от нормы? Я ведь объявил всем: запрет снят, у нас есть место для любых человеческих чувств...

- Ты поступил прекрасно.

- Но разве что-нибудь изменилось?

Вера подумала.

- Кажется, нет...

- Мне кажется порой, что люди разучились любить. Отвыкли. Или это перегорело в них. Знаешь, когда какие-то чувства или мысли долгое время находятся под запретом, их потом нелегко восстановить, потому что запрет проникает в подсознание. Он улыбнулся. - И ты мне кажешься чудом среди них... Но теперь... я начинаю думать, что мы не должны - раз они не хотят... Ты не разлюбишь меня из-за этого?

- Все равно, - сказала Вера. - Спасибо тебе за то, что было. Я понимаю: ты иначе не можешь. А потом они очнутся.

- Я надеюсь.

- Когда придет время - позови...

- Я зову тебя непрестанно, только не могу произнести вслух. И ты не должна слышать...

- Я все равно слышу. Но не приду, пока ты не скажешь громко.

Держась за руки, они стояли в каюте администратора. Тут все осталось так, как в день прибытия на Землю, даже чашка из-под кофе стояла на столике, плотно прихваченная магнитным держателем. Карский кивнул и сказал:

- Если даже никогда больше... Все равно, пока я знаю, что ты есть...

Вера улыбнулась.

- Кто бы мог подумать, что член Совета Федерации способен на такое?

- Да. Наверное, там, на планетах, я слишком много думал об управлении и мало - о жизни. Любовь я прозевал.

- Нет, - Вера коснулась его волос. - Ты нашел ее вовремя.

- Наверное, ради этого стоило даже потерять Землю. наешь, я не жалею.

- И я, - кивнула она.

Они постояли молча. Потом он спохватился:

- Пойдем. Мне пора.

- Иди, - сказала Вера. - Я приберу тут, у тебя. Считай, что я тебя поцеловала,

- Не улыбайся другим, - серьезно попросил он.

- Буду, - сказала она. - Не могу иначе. Но ты знай, что каждая улыбка все равно будет для тебя.

- Дайте сигарету, инспектор, - сказал Карский. - Если не жалко.

- Конечно, жалко, - ворчливо молвил Петров. - Мне их сюда не доставляют.

Он вытащил сигарету и протянул Карскому.

- Спасибо.

Инспектор секунду глядел на него.

- Когда приговор? - спросил он. - Сегодня?

- Сейчас, - сказал администратор, не удивившись слову.

Программа была составлена и введена. Все получило оценку в числах: мысли, чувства, потребности. Машина работала с утра, и примерно через полчаса результат должен был появиться на широкой ленте печатающего устройства.

- Да, - повторил администратор, энергично и неумело раскуривая сигарету. - Сейчас.

Он чувствовал, как дрожат руки, и старался унять дрожь.

- Не бойтесь, - посоветовал инспектор. - Чуть раньше, чуть позже - конец один.

- Слишком мрачно, - пробормотал администратор, пытаясь улыбнуться. - Почему?

- Да вот, - пояснил инспектор, - сигареты кончаются.

- А-а, - протянул Карский и вышел.

Сигареты кончаются, подумал инспектор. И еще - нечего делать. Пока была работа, все шло хорошо. Администратор Карский, для охраны и сопровождения которого был послан инспектор Петров, вступил, наконец, в должность. Правда, не на Земле - но это от Петрова не зависело, все, что мог, он сделал. Заодно был изолирован Нарев. И хотя Петров испытывал к нему симпатию, он чувствовал удовлетворение от того, что Службе Спокойствия не пришлось бы краснеть за своего представителя в этом мирке.

Работа кончилась. Законы тоже были созданы. Что оставалось? Думать о себе? О жене? О смерти, которой не избежать?

Петров чувствовал, как жизнь ускользает, от него. Он принадлежал к тем, может, счастливым, а может - и несчастным людям, чьи потребности невелики, кто быстро добивается для себя того, чего хочет, и в дальнейшем думает уже не о своих интересах, но об интересах тех людей, с которыми или ради которых работает. В работе Петрова интересовали не те перспективы, которые она открывала для него, а само ее течение, процесс: так играют порой не ради выигрыша - ради игры. Теперь, закончив свои дела, он почувствовал вдруг, как исчезает опора в жизни - последняя опора, потому что предпоследней он лишился еще раньше; предпоследней была жена, которая сейчас наверняка была уже не его женой, а еще чьей-то, и думать об этом Петрову было тяжело.

Легче, чем другие, он встречал мысль о смерти. Он был здесь старшим по возрасту, и казалось естественным, что и умрет он раньше остальных. Но он знал, что никогда не сможет сам прервать свою жизнь: не такова была его мораль.

Но вот сигареты кончались. Это тоже было плохо. Все было плохо, куда ни повернись.

- Капитан, - сказал администратор устало. - Бывают ли чудеса?

- Для такого разговора, - осторожно ответил Устюг, - надо сначала установить, что такое чудо.

- Сейчас - это то, что поможет нам выжить. Остаться людьми. Обществом. Вот я отменил ваш запрет. Но безрезультатно. Чуда не произошло. Вот и с вами. А ведь вы...

Капитан сухо кашлянул. Для себя он запрета не отменял.

- Полагаю, обсуждать этот вопрос мы не станем.

- Извините.