Центристские партии – центр и Баварская народная – предпочли с удовлетворением почивать на лаврах. Они считали себя спасителями Германии от революции 1919 года и людьми, которые с успехом предотвратили социалистические эксперименты и поставили страну на ноги после ужасного краха, вызванного войной. За период с 13 февраля 1919 года по 2 июня 1932-го в сменявших друг друга девятнадцати правительствах рейха представители партии центра занимали ни много ни мало восемьдесят три министерских поста. За восемь лет ее члены девять раз становились рейхсканцлерами. Даже наилучшие результаты, достигнутые социалистами, не могут сравниться с этими достижениями. За длительное время пребывания у власти буржуазный центр потерял чувство реальности.

Нет ничего удивительного в том, что нацисты приветствовали полученную ими неожиданно высокую поддержку населения как триумф революции. Достигнутый результат придавал новый импульс будущим революционным переменам, которых добивались представители радикального крыла партии и которые, несмотря на первоначальное сдерживание руководства, ими внутренне одобрялись.

Я не знаю, что привело Гитлера к мысли перенести церемонию открытия нового Рейхстага в гарнизонную церковь Потсдама. Возможно, этому способствовал его извращенный романтизм в соединении с пониманием пропагандистской ценности старинных традиций. Когда он выдвинул свое предложение, я не стал возражать. Во времена прусских королей и германских императоров открытие парламента всегда сопровождалось религиозными церемониями. Возврат к этой традиции, да к тому же в церкви, хранившей останки Фридриха Великого и считавшейся символом всех суровых добродетелей старой Пруссии, показался мне полезным контрастом материализму нацистов. К моему изумлению, Гитлер предпочел не участвовать в религиозной части церемонии. Я сказал ему, что ему следует пренебречь возможной критикой внутри партии, поскольку теперь он является представителем всего народа, но это не произвело на него никакого впечатления. Это был первый отказ, полученный мной за время наших отношений, и мне оставалось только предположить, что решающим фактором при принятии этого решения оказались его опасения вызвать недовольство в рядах собственной партии.

Когда выборы прошли, я стал видеться с ним чаще. Его восхищение их итогами казалось безграничным, а главным поводом для досады служил отказ нашего блока сформулировать с его партией общую программу. Он пытался уговорить меня отказаться от той независимой роли, которую я выбрал для себя в коалиционном правительстве. «Ведь вы же старый солдат, герр фон Папен, – говорил он мне, – и знаете старую поговорку о сильнейших батальонах. Если мы двинемся вместе, то наверняка получим большинство, и победа будет за нами».

Учитывая, что наши консервативные принципы получили отражение в политической декларации правительства, составленной 1 февраля Гитлером и мной, казалось резонным на первом после выборов заседании правительства проявить терпимость в отношении предложенных Гитлером планов экономических реформ. Он настаивал на том, что для их проведения потребуются специальные полномочия. В действительности он не делал секрета из этого требования с того момента, когда возможность его участия в правительстве еще только обсуждалась. По крайней мере, начиная с прошлого ноября партиям было известно, что от них потребуют принятия некоего закона о расширении прав правительства. В своих дискуссиях я и мои коллеги сходились на том, что Гитлеру придется, чтобы получить необходимое для этого большинство в две трети палаты, дать стране твердые гарантии наподобие тех, которые мы включили в правительственную декларацию.

В своей речи, произнесенной им в рейхстаге 21 марта, Гитлер выполнил эти требования с буквальной точностью. Всякий, кто сегодня снова прочтет ее текст, должен будет признать, что у оппозиционных партий имелись все основания надеяться на то, что он выполнит свои обещания. Протокол заседания правительства, состоявшегося за день до этого, также показывает, что я повторил свои требования реформы конституции и получил от Гитлера заверения в том, что статус и права президента ни в коем случае не подвергнутся каким бы то ни было изменениям. Когда по прошествии времени выяснилось, к каким катастрофическим последствиям привел закон об особых полномочиях, все оппозиционные депутаты, проголосовавшие за его принятие, пустились в бесконечные поиски для оправдания своих действий. Достаточно сказать, что Гитлер пообещал никогда не злоупотреблять властью, которой наделял его новый закон, и охранять культурную и экономическую независимость отдельных земель. Он заявил, что мы будем обязаны способствовать «возрождению религиозного сознания» и что правительство рассматривает две основные религиозные конфессии как «самый значительный фактор поддержания существования нации». Христианство он назвал прочной основой жизни страны и ее моральных устоев, пообещал правительственную поддержку независимому судопроизводству и объявил стремление к миру основой нашей внешней политики.

«…После заявления канцлера доктор Каас (партия центра), Риттер фон Лекс (Баварская народная партия), Майер (Государственная партия) и Зимпфендорфер (Христианско-социалистическая партия) от имени своих партий дали обязательство поддержать закон об особых полномочиях. После речи президента рейхстага Геринга закон был принят в третьем чтении 441 голосом против 94, то есть необходимым большинством в две трети палаты. На этом заседание рейхстага было закрыто и сессия прервана впредь до особого распоряжения…» Так было сказано в официальном сообщении.

О том, каким образом закон об особых полномочиях помог Гитлеру на его пути к тотальной диктатуре, была написана целая библиотека, причем большинство этих книг принадлежит перу людей, которые добросовестно голосовали за его принятие, а теперь ищут для своего поступка какого-то оправдания. Нет сомнения, что этот момент стал отправной точкой и для установления диктатуры Гитлера, и для самороспуска парламента. Но все те, кто голосовал за злополучный закон, несут равную ответственность с министрами, которые внесли его на утверждение.

Я уже упоминал статью Брюнинга в «Deutsche Rundschau» за июль 1947 года. В ней он замечает, что коммунистам следовало уступить свое 81 депутатское место социалистам, чтобы те, получив благодаря этому 201 голос, смогли бы играть более важную роль в палате. Предложение это совершенно нереалистично. Если бы компартия призвала своих последователей голосовать на выборах 5 марта за социалистов, то социал-демократы получили бы «в наследство» от нее еще и бешеную кампанию подавления, которой подвергались коммунисты. Брюнинг жонглирует цифрами, пытаясь доказать, что получения Гитлером большинства в две трети возможно было избежать. Но в рейхстаге было 647 мест, две трети из которых составляют 431 место. Гитлер собрал в поддержку своего закона 441 голос, что ближе к трем четвертям от общего количества. Коммунисты были тогда исключены из рейхстага, а несколько социалистических депутатов арестованы (хотя мне удалось добиться освобождения Зеверинга и некоторых других), но даже их присутствие не могло бы воспрепятствовать принятию закона необходимым большинством.

Брюнинг утверждает, что Гитлер собирался продолжать аресты оппозиционных депутатов до тех пор, пока не получил бы большинства. Доказательств этому не существует. К тому же оппозиционные партии, объединившись, и так всегда имели возможность не дать Гитлеру необходимого числа голосов. Без сомнения, было не слишком приятно видеть в тот день здание рейхстага, битком набитое штурмовиками, однако Брюнинг отнюдь не принадлежал к числу людей, лишенных мужества. Он поступил бы правильнее, признав, что оппозиция голосовала за закон вовсе не под давлением, а исходя из собственных убеждений.